Проблема метода научного познания. Вопросы для самоконтроля

Но и после того как множество частностей будет должным образом как бы поставлено перед глазами, не следует тотчас переходить к исследованию и открытию новых частностей или практических приложений. Или по крайней мере если это сделано, то не следует здесь останавливаться. Мы не отрицаем, что после того как из всех наук будут собраны и расположены по порядку все опыты и они сосредоточатся в знании и суждении одного человека, то из переноса опытов одной науки в другую посредством того опыта, который мы зовем научным (literata), может быть открыто много нового – полезного для жизни человека. Однако от этого следует ожидать не столь многого, как от нового света аксиом, которые по известному способу и правилу выводятся из тех частностей и в свою очередь указывают и определяют новые частности. Ведь путь не проходит по равнине, у него есть восхождения и нисхождения. Сначала восходят к аксиомам, а затем спускаются к практике.

Не следует всё же допускать, чтобы разум перескакивал от частностей к отдаленным и почти самым общим аксиомам (каковы так называемые начала наук и вещей) и по их непоколебимой истинности испытывал бы и устанавливал средние аксиомы. Так было до сих пор: разум склоняется к этому не только естественным побуждением, но и потому, что он уже давно приучен к этому доказательствами через силлогизм. Для наук же следует ожидать добра только тогда, когда мы будем восходить по истинной лестнице, по непрерывным, а не прерывающимся ступеням – от частностей к меньшим аксиомам и затем к средним, одна выше другой, и наконец к самым общим. Ибо самые низшие аксиомы немногим отличаются от голого опыта. Высшие же и самые общие аксиомы (какие у нас имеются) умозрительны и абстрактны, и у них нет ничего твёрдого. Средние же аксиомы истинны, тверды и жизненны, от них зависят человеческие дела и судьбы. А над ними, наконец, расположены наиболее общие аксиомы – не абстрактные, но правильно ограниченные этими средними аксиомами.

Поэтому человеческому разуму надо придать не крылья, а, скорее, свинец и тяжести, чтобы они сдерживали всякий его прыжок и полет. Но этого, однако, до сих пор не сделано. Когда же это будет сделано, то можно будет ожидать от наук лучшего.

Для построения аксиом должна быть придумана иная форма индукции, чем та, которой пользовались до сих пор. Эта форма должна быть применена не только для открытия и испытания того, что называется началами, но даже и к меньшим и средним и наконец ко всем аксиомам. Индукция, которая совершается путем простого перечисления, есть детская вещь: она дает шаткие заключения и подвергнута опасности со стороны противоречащих частностей, вынося решения большей частью на основании меньшего, чем следует, количества фактов, и притом только тех, которые имеются налицо. Индукция же, которая будет полезна для открытия и доказательства наук и искусств, должна разделять природу посредством должных разграничении и исключений. И затем после достаточного количества отрицательных суждений она должна заключать о положительном. Это до сих пор не совершено, и даже не сделана попытка, если не считать Платона, который отчасти пользовался этой формой индукции для того, чтобы извлекать определения и идеи . Но чтобы хорошо и правильно строить эту индукцию или доказательство, нужно применить много такого, что до сих пор не приходило на ум ни одному из смертных, и затратить больше работы, чем до сих пор было затрачено на силлогизм. Пользоваться же помощью этой индукции следует не только для открытия аксиом, но и для определения понятий. В указанной индукции и заключена, несомненно, наибольшая надежда.

При построении аксиом посредством этой индукции нужно взвесить и исследовать, приспособлена ли устанавливаемая аксиома только к мере тех частностей, из которых она извлекается, или она полнее и шире. И если она полнее или шире, то надо смотреть, не может ли аксиома укрепить эту свою широту и полноту указанием новых частностей, как бы неким поручительством, чтобы мы и не погрязли в том, что уже известно, и не охватили бы чрезмерно широким охватом лишь тени и абстрактные формы, а не прочное и определенное в материи. Только тогда, когда это войдет в обыкновение, по справедливости блеснет прочная надежда.

Здесь следует снова повторить то, что было сказано выше о расширении естественной философии и о приведении к ней частных наук, чтобы не было разъединения наук и разрыва между ними. Ибо и без этого мало надежды на движение вперед.

Итак, мы показали, что можно устранить отчаяние и создать надежду, если распроститься с заблуждениями предшествующего времени или исправить их. Теперь надобно посмотреть, есть ли что-либо другое, что подаст надежду. И тут является следующее соображение. Если люди, не добиваясь этого а преследуя иные цели, всё же открыли много полезного как бы случайно или мимоходом, то никто не будет сомневаться в том, что если они начнут поиски, занимаясь непосредственно тем, чем нужно, и пойдут по определенному пути и в определенном порядке, а не скачками, то откроют много больше. Хотя и может подчас случиться, что кто-нибудь при счастливом стечении обстоятельств сделает открытие, которое раньше ускользало от того, кто вел поиски с большими усилиями и старанием; однако в преобладающем большинстве случаев, без сомнения, случается противоположное. Поэтому гораздо большего, лучшего и получаемого через меньшие промежутки времени следует ожидать от рассудка, деятельности, направленности и стремления людей, чем от случая, животных инстинктов и тому подобного, что до сих пор давало начало открытиям.

Можно привести также и следующее обстоятельство, подающее надежду. Не мало из того, что уже открыто, таково, что, раньше чем оно было открыто, едва ли кому-нибудь могло прийти на ум чего-нибудь ожидать от него; напротив, всякий пренебрег бы им, как невозможным. Люди обычно судят о новых вещах по примеру старых, следуя своему воображению, которое предубеждено и запятнано ими. Этот род суждения обманчив, поскольку многое из того, что ищут у источников вещей, не течет привычными ручейками.

Например, если бы кто-либо до изобретения огнестрельного оружия описал эту вещь по тому, как она действует, и сказал бы следующим образом: «Сделано изобретение, посредством которого можно с далекого расстояния сотрясать и разрушать стены и укрепления, как бы ни были они велики», то люди, конечно, стали бы делать много разнообразных догадок об увеличении сил метательных снарядов и орудий посредством грузов и колес и стенобитных средств этого рода. Но едва ли чьему-либо воображению и мысли представился бы столь внезапно и быстро распространяющийся и взрывающийся огненный ветер, ибо человек не видел вблизи примеров этого рода, кроме, может быть, землетрясения и молнии, а эти явления были бы тотчас исключены людьми как чудо природы, коему человек подражать не может.

Подобным же образом, если бы кто-либо ранее изобретения шелковой нити повел такую речь: «Найдена для нужд одежды и убранства нить некоего рода, намного превосходящая льняную и шерстяную нить тонкостью, но вместе с тем и прочностью, а также красотой и мягкостью», люди тотчас бы стали думать о каком-то шелковистом растении, или о более тонком волосе какого-то животного, или о перьях и пухе птиц. А о ткани малого червя, о таком её изобилии и ежегодном возобновлении они, конечно, никогда бы не подумали. А если бы кто-либо бросил какое-нибудь слово о черве, он был бы, без сомнения, осмеян, как человек, который бредит о какой-то невиданной паутине.

Точно так же если бы кто-либо ранее изобретения мореходной иглы сказал: «Изобретен прибор, посредством которого можно точно определить и указать страны света и кардинальные точки неба», то люди тотчас, подстрекаемые воображением, устремились бы к разнообразным предположениям об изготовлении более совершенных астрономических приборов. Изобретение же такого предмета, движение которого отлично сходится с небесным, хотя сам он не из числа небесных тол, а состоит из камня или металла, считалось бы совершенно невозможным. Однако это и подобное этому, оставаясь скрытым от людей в течение столь многих времен мира, было изобретено не посредством философии или наук, а благодаря случаю и совпадению. Ибо эти открытия (как мы уже сказали) настолько отличны и удалены от всего познанного ранее, что никакое предшествующее знание не могло к ним привести.

Поэтому надо вообще надеяться на то, что до сих пор в недрах природы таится много весьма полезного, что не имеет родства или соответствия с уже изобретенным и целиком расположено за пределами воображения. Оно до сих пор ещё не открыто, но, без сомнения, в ходе и круговороте многих веков и это появится, как появилось предыдущее. Однако тем путем, о котором мы теперь говорим, всё это можно представить и предвосхитить быстро, немедленно, тотчас.

Но встречаются и другие открытия, такие, которые доказывают, что род человеческий может миновать и оставить без внимания даже лежащие у него под ногами замечательные находки. Действительно, если изобретение пороха, или шелковой нити, или мореходной иглы, или сахара, или бумаги зависит от некоторых свойств вещей и природы, то уж в искусстве книгопечатания, конечно, нет ничего, что бы ни было явно и почти самоочевидно. И всё же люди в продолжение стольких веков были лишены этого прекраснейшего изобретения, которое так содействует распространению знаний. Они не обратили внимания на то, что, хотя знаки букв разместить труднее, чем писать буквы движением руки, но зато размещенные однажды буквы дают бесчисленное количество отпечатков, а буквы, начертанные рукой, дают только одну рукопись; или же не заметили того, что краска может быть настолько сгущена, чтобы она окрашивала, а не текла, особенно когда буквы опрокинуты и печатание производится сверху.

Однако ум человеческий обычно столь неловок и плохо расположен на этом пути открытия, что сначала он себе не доверяет, а вскоре доходит до презрения к себе: сначала ему кажется, что подобное изобретение невероятно; а после того как оно сделано, кажется невероятным, что люди так долго не замечали его. Но и это по справедливости дает повод к надежде. Есть, значит, много до сих пор остающихся без движения открытий, которые могут быть выведены посредством того, что мы называем научным опытом, не только из неизвестных ранее действий, но также из перенесения, сочетания и применения действий уже известных.

Нельзя упускать для создания надежды также и следующее. Пусть люди подумают о бесконечном расточении ума, времени и способностей, которые они отдают вещам и занятиям много меньшей пользы и ценности; если бы обратить хоть некоторую часть этого на занятия здравые и положительные, то не было бы такой трудности, которую нельзя было бы преодолеть. Это мы сочли нужным прибавить по той причине, что открыто признаем: такое собирание естественной и опытной истории, каким мы его замышляем и каким оно должно быть, есть великое, как бы царское дело, которое потребует много труда и издержек.

Пусть никто не устрашится множества частностей, пусть это скорее ведет его к надежде. Ибо частные явления искусств и природы составляют лишь горсть по сравнению с вымыслами ума, оторванными и отвлеченными от очевидности вещей. Исход этого пути открыт и почти близок. Иной же путь исхода не имеет, но бесконечно запутан. Люди же до сих пор мало задерживались на опыте и лишь слегка его касались, а на размышления и выдумки ума тратили бесконечное время. Если бы среди нас был кто-нибудь, кто отвечал бы нам на вопросы о фактах природы, то открытие всех причин и завершение наук было бы делом немногих лет.

Мы считаем также, что надежде людей может кое-чем помочь наш собственный пример. Мы говорим это не из тщеславия, а потому, что это полезно сказать. Если кто не верит, пусть посмотрит, как я, человек среди людей моего времени наиболее занятый гражданскими делами и не совсем крепкого здоровья (на что тратится много времени), хотя и вполне первый в этом деле, не идя ни по чьим следам, не сообщаясь в этом деле ни с кем из смертных, всё же твёрдо вступил на истинный путь и, подчиняя ум вещам, таким образом (как мы полагаем) подвинул это дело несколько вперед. Пусть он тогда посмотрит, чего можно ожидать после этих наших указаний от людей, у которых много досуга, а также от соединения трудов и от распорядка времени; тем более что по этому пути может идти не один лишь человек (как по пути рассуждений), а могут быть наилучшим образом распределены и затем сопоставлены труды и работы людей (особенно в том, что касается собирания опыта). Люди тогда только начнут сознавать свои силы, когда не бесконечное количество людей будет делать одно и то же, но один будет совершать одно, а другой – другое.

Наконец, если бы даже ветер надежды, который дует со стороны этого Нового Света , был гораздо менее надежен и более слаб, то и тогда всё же, полагаем мы, следовало бы сделать эту попытку (если мы не хотим совершенно пасть духом). Ведь опасность не совершить попытку и опасность испытать неудачу не равны. Ибо в первом случае мы теряем огромные блага, а во втором – лишь небольшую человеческую работу. Из всего нами сказанного, а также из несказанного очевидно, что у нас достаточно надежды на успех не только для человека усердного и предприимчивого, но даже и для благоразумного и трезвого.

Итак, мы сказали о необходимости отбросить то отчаяние, которое является одной из могущественнейших причин замедления развития наук; закончена также речь о признаках и причинах заблуждений, бездеятельности и укоренившегося невежества; сказанного тем более достаточно, что особенно тонкие причины, недоступные суждению или наблюдению толпы, должны быть отнесены к тому, что сказано об идолах человеческой души.

И здесь также должна быть закончена разрушительная часть нашего Восстановления, которая состоит из трех опровержений, а именно: опровержения прирождённого человеческого ума, предоставленного самому себе; опровержения доказательств и опровержения теорий, или принятых философий и учений. Опровержение их было таково, каким оно только могло быть, т. е. через указания и очевидные причины, ибо никаких других опровержений мы не могли применить, расходясь с остальными и в основных началах и в методах доказательств.

Поэтому теперь своевременно будет обратиться к самому искусству и образцу истолкования природы, хотя всё ещё остается кое-что, что надо предпослать. Ибо поскольку цель этой первой книги афоризмов – подготовить разум людей для понимания и восприятия того, что последует, то теперь, очистив, пригладив и выровняв площадь ума, остается ещё утвердить ум в хорошем положении и как бы в благоприятном аспекте для того, что мы ему предложим. Ведь предубеждение относительно новой вещи обусловлено не только преобладающей силой старого мнения, но и наличием предвзятого ложного мнения или представления о предлагаемой вещи. Итак, попытаемся создать правильные и истинные мнения о том, что мы приводим, пусть лишь временные и как бы взятые взаймы, пока сама вещь не будет вполне познана.

Прежде всего мы считаем нужным потребовать, чтобы люди не думали, будто мы, подобно древним грекам или некоторым людям нового времени, как, например, Телезию, Патрицию, Северину, желаем основать какую-то школу в философии. Не к тому мы стремимся и не думаем, чтобы для счастья людей много значило, какие у кого абстрактные мнения о природе и началах вещей. Нет сомнения в том, что много ещё в этой области можно возобновить старого и ввести нового, подобно тому как могут быть предположены многочисленные теории неба, которые достаточно хорошо сходятся с явлениями, но расходятся между собой.

Мы же не заботимся о такого рода предположительных и вместе с тем бесполезных вещах. Напротив того, мы решили испытать, не можем ли мы положить более прочное основание действенному могуществу и величию человеческому и расширить его границы. И хотя в отношении некоторых частных предметов у нас есть, как мы полагаем, более правильные, более истинные и более плодотворные суждения, чем те, которыми люди пользуются до сих пор (их мы собрали в пятой части нашего Восстановления), всё же мы не предлагаем никакой всеобщей и цельной теории. Ибо, кажется, ещё не пришло для этого время. И я даже не надеюсь прожить достаточно для завершения шестой части Восстановления (которая предназначена для философии, открытой законным истолкованием природы). Мы считаем, однако, достаточным, если, действуя трезво и с пользой в средней части , успеем бросить потомству семена более беспристрастной истины и не отступим перед началами великих дел.

Не будучи основателями школы, мы равным образом и не раздаем щедрых обещаний относительно частных практических результатов. Однако тут кто-нибудь может возразить, что мы, столь часто упоминая о практике и всё приводя к ней, должны бы представить в виде залога какие-нибудь практические результаты. Но наш путь и наш метод (как мы часто ясно говорили и как я бы хотел сказать это и теперь) состоят в следующем: мы извлекаем не практику из практики и опыты из опытов (как эмпирики), а причины и аксиомы из практики и опытов и из причин и аксиом снова практику и опыты как законные истолкователи природы.

И хотя в наших таблицах открытия (из которых состоит четвертая часть нашего Восстановления), а также в примерах частностей (которые мы приводим во второй части), а кроме того, и в наших замечаниях относительно истории (которая изложена в третьей части труда) каждый человек, даже средней проницательности и прозорливости, найдет много указаний, касающихся важных практических применений, однако мы откровенно признаем, что та естественная история, которая у нас теперь имеется (из книг ли или из собственного исследования), недостаточно богата и проверена, чтобы удовлетворить или послужить законному истолкованию.

Итак, если найдется кто-либо более способный и подготовленный в механике, а также более проворный в погоне за практикой посредством одного лишь обращения к опытам, мы ему предоставляем и разрешаем эту деятельность: извлекать, как бы срывая по дороге из нашей истории и таблиц многое, что он сможет приложить к практике, пользуясь как бы процентами, пока не окажется возможным получать самый капитал. Мы же, устремляясь к большему, осуждаем всякую преждевременную задержку в такого рода делах, так же как яблоки Аталанты (как мы часто говорим). Мы не хватаем по-детски золотых яблок, но всё возлагаем на победу науки в состязании с природой и не спешим снять посев в зелёных всходах, а ждём своевременной жатвы.

Тот, кто прочтёт нашу историю и таблицы открытия, может, без сомнения, натолкнуться на что-либо менее достоверное или совершенно ложное в самих опытах. И поэтому он, возможно, подумает, что наши открытия опираются на ложные и сомнительные основания и начала. В действительности же это ничего не значит. Ибо в начале дела неизбежно должно происходить нечто подобное. Ведь это равносильно тому, как если в писаном или в печатном произведении та или иная буква поставлена или расположена неверно: это мало мешает читающему, поскольку ошибки легко исправляются по самому смыслу. Точно так же пусть люди подумают о том, что в естественной истории можно ошибочно поверить многим опытам и принять их, но спустя короткое время их легко отвергнуть и отбросить на основании найденных причин и аксиом. Однако, действительно, если в естественной истории и опытах будут большие, многочисленные и непрерывные заблуждения, то их невозможно исправить или устранить никакой удачей дарования или искусства. Итак, если в нашей естественной истории, которая была собрана и испытана с таким усердием и строгостью и с почти религиозным рвением, находится в частностях что-либо ложное или ошибочное, что же тогда должно сказать про обычную естественную историю, которая столь легковесна и небрежна по сравнению с нашей? Или о философии и науках, построенных на этом сыпучем песке? Поэтому пусть никого не волнует то, что мы сказали.

В нашей истории и опытах даже встретится немало вещей, с одной стороны, тривиальных и общеизвестных, с другой – низких и недостойных и, наконец, слишком тонких и совершенно умозрительных и вроде бы совсем бесполезных. Этого рода вещи могут отвратить от себя интересы людей.

Что касается тех вещей, которые кажутся общеизвестными, пусть люди подумают: до сих пор они занимались только тем, что сообразовывали причины редких вещей с вещами, случающимися часто, и не искали никаких причин того, что случается часто, но принимали это как допущенное и принятое.

Так, они не исследуют причин тяготения, вращения небесных тел, тепла, холода, света, твёрдости, мягкости, разреженности, плотности, жидкости, крепости, одушевлённости, неодушевлённости, сходства, несходства, наконец, органического. Они принимают всё это как явное и очевидное и рассуждают и спорят только относительно тех вещей, которые случаются не столь часто и привычно.

Но мы, достаточно зная о том, что нельзя составить никакого суждения о редких или замечательных вещах и, ещё менее того, извлечь на свет новые вещи, пока не будут по порядку проверены и открыты причины обычных вещей и причины причин, по необходимости принуждены принять в нашу историю самые обычные вещи. Мало того, ничто, как мы убедились, не преграждало так путь философии, как то, что люди не останавливались и не задерживались в созерцании частых и простых явлений, но принимали их мимоходом и не имели обыкновения доискиваться их причины, так что сведения о неизвестных вещах приходится искать не чаще, чем внимания к известным.

Что же касается низких или даже непристойных вещей, о которых, как сказал Плиний, можно говорить, лишь предварительно испросив позволения , то и эти вещи должны быть приняты в естественной истории не менее, чем прекраснейшие и драгоценнейшие. Естественная история от этого не будет осквернена. Ведь солнце одинаково проникает и во дворцы, и в клоаки и всё же не оскверняется. Мы же не воздвигаем какой-либо Капитолий или пирамиду в честь человеческого высокомерия, но основываем в человеческом разуме священный храм по образцу мира. И мы следуем этому образцу. Ибо то, что достойно для бытия, достойно и для познания, которое есть изображение бытия. Одинаково существует как низкое, так и прекрасное. В самом деле, как из какого-либо гниющего материала, как, например, мускуса и цибета , порождаются иногда лучшие ароматы, так и из низких и грязных явлений исходят порой замечательнейшие свет и познание. Однако об этом сказано уже слишком много, ибо такой род брезгливости вполне относится лишь к детям и неженкам.

Более тщательно надо рассмотреть следующее: возможно, что многое в нашей истории пониманию толпы или даже чьему-либо разуму, привыкшему к обычным вещам, покажется пустыми и бесполезными тонкостями. Итак, об этом прежде всего сказано и должно быть ещё сказано, а именно: вначале и в первое время мы ищем только светоносных опытов, а не плодоносных, поступая по примеру божественного творения, которое, как мы часто говорили, в первый день создало только один свет и отдало ему одному целый день, не присоединяя в этот день никакого материального деяния.

Поэтому, если кто-либо сочтет, что вещи этого рода бесполезны, то это равносильно тому, как если бы он думал, что и у света нет никакой пользы, ибо это вещь неосязаемая и нематериальная. Действительно, следует сказать, что хорошо проверенное и определенное познание простых натур есть как бы свет. Оно открывает доступ к самым глубинам практических приложений, могущественно охватывает и влечёт за собой все колонны и войска этих приложений и открывает нам истоки замечательнейших аксиом, хотя само по себе оно не столь полезно. Ведь и буквы сами по себе отдельно ничего не означают и не приносят какой-либо пользы, но составляют как бы первую материю для сложения каждой речи. Так же и семена вещей, сильные своими возможностями, совершенно не могут быть использованы, кроме как в своем развитии. Так и рассеянные лучи самого света ничего не могут уделить от своей благодетельности, пока они не собраны.

Если кто-либо недоволен умозрительными тонкостями, то что же тогда сказать о схоластах, которые без конца предавались тонкостям? Ведь эти тонкости сводились к словам или по крайней мере к ходячим понятиям (что означает то же самое), а не к вещам или природе. Они были бесполезны не только вначале, но и в дальнейшем, а не как те, о которых мы говорим, бесполезны в настоящем, но бесконечно полезны в дальнейшем. Пусть же люди знают достоверно, что тонкость споров и рассуждений ума станет запоздалой и превратной после открытия аксиом. Истинное же и надлежащее или по крайней мере предпочтительное время для тонкости заключается во взвешивании опыта и выводе из него аксиом. Ибо хотя та или другая тонкость старается уловить и обнять природу, однако никогда она её не схватит и не обнимет. В высшей степени правильно то, что обычно говорят о случае или о фортуне, если отнести это к природе: «На лбу у нее волосы, но с тыла она лысая» .

Наконец, относительно презрительного отношения в естественной истории к вещам обычным, или низким, или слишком тонким и бесполезным в своем начале пусть будут вещанием оракула слова, обращенные бедной женщиной к надменному властителю, который отверг её просьбу как вещь недостойную и слишком низкую для его величия: «Перестань тогда быть царем» . Ибо несомненно, что тот, кто не захочет уделить внимание вещам этого рода, как слишком малым и ничтожным, тот не сможет ни получить, ни осуществить господство над природой.

Возможно и такое возражение: удивительно и недопустимо, что мы как бы одним ударом и натиском ниспровергаем все науки и всех авторов, и притом не взяв себе для помощи и руководства кого-либо из древних, а как бы своими собственными силами.

Однако мы знаем, что, если бы мы пожелали действовать менее добросовестно, нам было бы нетрудно возвести то, что мы предлагаем, или к древним векам, предшествующим временам греков (когда науки о природе, быть может, процветали больше, однако с меньшим шумом и ещё не дождались труб и свирелей греков), или даже (хотя бы частично) к некоторым из самих греков и искать у них подтверждения и почета, наподобие выскочек, которые промышляют и заимствуют себе благородство от какого-либо старого рода, пользуясь помощью генеалогии. Мы же, полагаясь на очевидность вещей, отбрасываем всякое пользование выдумкой и обманом. И мы считаем, что для дела не столь важно, было ли уже известно древним то, что мы откроем, всходили или же заходили эти открытия среди превратности вещей и веков, – не более, чем должна заботить людей мысль, был ли Новый Свет островом Атлантида, известным древнему миру , или же только теперь впервые открыт. Ибо открытия новых вещей должно искать от света природы, а не от мглы древности.

Что же касается универсальности этого нашего опровержения, то оно, если правильно, конечно, рассудить, и более основательно и более скромно, чем если бы касалось только одной части. Ведь если бы заблуждения не коренились в первых понятиях, то не могло случиться, что некоторые правильные открытия не исправили другие – превратные. Но так как заблуждения были фундаментальными и такими, что люди, скорее, пренебрегли и обошли их, чем составили о них неправильное и ложное суждение, то менее всего удивительно, если люди не получили того, над чем и не работали, не достигли той цели, которую и не ставили, а также не наметили и не прошли той дороги, на которую не вступили и которой не держались.

Д. Локк. Сенсуалистическая концепция разума.

Д. Локк (1632–1704) - английский философ, сенсуалист.

Вопросы:

1. Какова роль разума в познании по Локку?

2. Почему разум изменяет человеку?

3. Что лежит в основе сенсуалистической концепции?

«Если общее познание, как было показано, состоит в восприятии соответствия или несоответствия наших идей, а познание существования всех вещей вне нас… приобретается только при посредстве наших чувств, то какое же остается место для деятельности какой-нибудь иной способности, помимо внешнего чувства и внутреннего восприятия? Для чего же нужен разум? Для очень многого: и для расширения нашего знания и для регулирования признания нами чего-либо за истину. Разум… необходим для всех наших других интеллектуальных способностей, поддерживает их и действительно заключает в себе две из этих способностей, а именно проницательность и способность к выведению заключений. С помощью первой способности он отыскивает посредствующие идеи, с помощью второй он так размещает их, чтобы в каждом звене цепи обнаружить ту связь, которая держит вместе крайние члены, и тем самым как бы вытащить на свет искомую истину. Это мы и называем «умозаключением» или «выводом»…

Чувственного опыта и интуиции хватает на очень немногое.

Большая часть нашего знания зависит от дедуцирования и посредствующих идей… Способность, которая отыскивает средства и правильно применяет их для выявления достоверности в одном случае и вероятности в другом, есть то, что мы называем «разумом»…

Разум проникает в глубины моря и земли, поднимает наши мысли до высоты звезд, ведет нас по обширным пространствам великого мироздания. Но он далеко не охватывает действительной области даже материальных предметов, и во многих случаях он изменяет нам…

Разум совершенно изменяет нам там, где не хватает идей. Разум не простирается и не может простираться дальше идей. Рассуждения поэтому прерываются там, где у нас нет идей, и нашим соображениям приходит конец. Если же мы рассуждаем о словах, которыми не обозначаются никакие идеи, то рассуждения имеют дело только со звуками, и ни с чем иным…»

Вопросы для обсуждения:

1. Субъект и объект познания. Структура и формы знания.

2. Особенности чувственного и рационального в познании..

3. Проблема истины и заблуждения. Критерии, формы и виды истины.

4. Диалектика познавательного процесса. Агностицизм в философии.

Термины:

Субъект, объект, знание, чувственное, рациональное, теоретический и эмпирический уровни познания, когнитивная сфера, ощущение, восприятие, представление, понятие, суждение, умозаключение, абстрактное, гносеологический образ, знак, значение, мышление, рассудок, разум, интуиция, чувство, истина, заблуждение, ложь, опыт.

Задания для проверки уровня компетенций:

1. Существует известная теория познания. Суть ее выражена в следующих словах: "…ведь искать и познавать - это как раз и значит припоминать… А ведь найти знание в самом себе - это и значит припомнить, не так ли?"

а) Как называется данная теория?

в) Какой смысл вкладывается в "припоминание"?

г) Что общего между данной теорией и методами научного поиска?

2. Прокомментируйте высказывание Леонардо да Винчи:

"Глаз, называемый окном души, есть главный путь, благодаря которому общее чувство может в наибольшем богатстве и великолепии созерцать бесконечные произведения природы… Разве ты не видишь, что глаз охватывает красоту всего мира?"

а) Что считает Леонардо главным способом познания?

б) Является ли выбранный Леонардо путь познания философским, научным или, может быть, это иной путь познания? Поясните свой ответ.

3. Прочтите высказывание Ф. Бэкона:

"Человек, слуга и истолкователь природы, столько совершает и понимает, сколько постиг в порядке природы делом или размышлением и свыше этого он не знает и не может".

а) Какую роль человеку отводит в процессе познания Ф. Бэкон? Должен ли исследователь ждать, когда природа сама себя проявит или он должен активно включаться в научный поиск?

б) Ограничивает ли Ф. Бэкон человеческие возможности в деле изучения природы? Поясните свой ответ.

4. "Для наук же следует ожидать добра только тогда, когда мы будем восходить по истинной лестнице, по непрерывным, а не прерывающимся ступеням - от частностей к меньшим аксиомам и затем к средним, одна выше другой, и, наконец, к самым общим. Ибо самые низшие аксиомы немногим отличаются от голого опыта. Высшие же и самые общие (какие у нас имеются) умозрительны и абстрактны, и в них нет ничего твердого. Средние же аксиомы истинны, тверды и жизненны, от них зависят человеческие дела и судьбы. А над ними, наконец, расположены наиболее общие аксиомы - не абстрактные, но правильно ограниченные этими средними аксиомами.

Поэтому человеческому разуму надо придать не крылья, а, скорее, свинец и тяжести, чтобы они сдерживали всякий его прыжок и полет…"

а) О каком методе познания идет речь?

б) Какие ступени должен пройти человек в процессе познания?

5. Раскройте смысл лозунга Ф. Бэкона "Знание - сила".

а) Какие перспективы он раскрывает перед человечеством?

б) Какое отношение к природе формирует данный лозунг?

в) Не является ли владение знанием одной из причин экологической катастрофы?

6. Ф. Бэкон придерживался мнения, что "Лучше рассекать природу на части, чем отвлекаться от нее".

а) Какие логические приёмы противопоставляются Ф. Бэконом?

б) Правомерно ли такое противопоставление?

7. "Те, кто занимался науками, были или эмпириками или догматиками. Эмпирики, подобно муравью, только собирают и довольствуются собранным. Рационалисты, подобно пауку, производят ткань из самих себя. Пчела же избирает средний способ: она извлекает материал из садовых и полевых цветов, но располагает и изменяет его по своему умению. Не отличается от этого и подлинное дело философии".

а) Согласны ли вы с Бэконом?

б) Почему Бэкон сравнивает свой метод с пчелой?

в) Подтвердите конкретными примерами тесный и нерушимый союз опыта и рассудка в науке и философии.

8. "Самое лучшее из всех доказательств есть опыт… Тот способ пользования опытом, который люди теперь применяют, слеп и неразумен. И потому, что они бродят и блуждают без всякой верной дороги и руководствуются только теми вещами, которые попадаются навстречу, они обращаются ко многому, но мало подвигаются вперед…"

а) Какой способ познания отвергает Бэкон?

б) Почему опыт является, по Бэкону, лучшим способом получения истины?

9. Ф. Бэкон формулирует понятия призраков, которые встречаются в ходе познания:

"Есть четыре вида призраков, которые осаждают умы людей… Назовем первый вид призраков - призраками рода, второй - призраками пещеры, третий - призраками рынка и четвертый - призраками театра".

б) Какой смысл несет в себе каждый из призраков?

в) Какой способ избавления от призраков познания предлагает Бэкон?

10. "Чувственного опыта и интуиции хватает на очень немногое. Большая часть нашего знания зависит от дедуцирования и посредствующих идей… Способность, которая отыскивает средства и правильно применяет их для выявления достоверности в одном случае и вероятности в другом, есть то, что мы называем "разумом"…

Разум проникает в глубины моря и земли, поднимает наши мысли до звезд, ведет нас по просторам мироздания. Но он далеко не охватывает действительной области даже материальных предметов, и во многих случаях он изменяет нам…

Но разум совершенно изменяет нам там, где не хватает идей. Разум не простирается и не может простираться дальше идей. Рассуждения поэтому прерываются там, где у нас нет идей, и нашим соображениям приходит конец. Если же мы рассуждаем о словах, которыми не обозначаются никакие идеи, то рассуждения имеют дело только со звуками, и ни с чем иным…"

а) Какое направление в гносеологии представлено в данном суждении?

б) Какую роль в процессе познания, по Локку, играет разум?

в) В чем ограниченность человеческого разума в процессе познания?

11. Рассмотрите высказывание Р. Декарта:

"В предметах нашего исследования надлежит отыскивать не то, что о них думают другие, или что мы предполагаем о них сами, но что-то, что мы ясно и очевидно можем усмотреть или надежно дедуцировать, ибо знание не может быть достигнуто иначе".

а) О каком методе познания говорится в данном высказывании?

б) Каковы шаги данного метода?

в) Какой критерий истинного знания предлагает Декарт?

г) Против каких ошибок в ходе познания предостерегает Декарт?

д) В чем заключается ограниченность предлагаемого метода познания?

12. Французский философ Р. Декарт считал: "Мы приходим к познанию вещей двумя путями, а именно: путем опыта и дедукции… Опыт часто вводит нас в заблуждение, тогда как дедукция или чистое умозаключение об одной вещи посредством другой не может быть плохо построено, даже и у умов, весьма мало привычных к мышлению".

а) Какое заблуждение вытекает из высказывания Декарта?

б) На каких основаниях покоится столь высокая оценка дедуктивного метода?

в) Какой способ мышления обнаруживается в высказывании Декарта?

13. Дидро считал, что человека в процессе познания можно уподобить "фортепиано": "Мы - инструменты, одаренные способностью ощущать и памятью. Наши чувства - клавиши, по которым ударяет окружающая нас природа".

а) Что неверно в такой модели?

б) Как рассматривается проблема субъекта и объекта познания в этом процессе?

14. И. Кант замечал в "Критике чистого разума":

"Рассудок ничего не может созерцать, а чувства ничего не могут мыслить. Только из соединения их может возникнуть знание".

Правильна ли эта точка зрения?

15. "Познание духа есть самое конкретное и потому самое высокое и трудное. Познай самого себя - это абсолютная заповедь ни сама по себе, ни там, где она была высказана исторически, не имеет значение только самопознания, направленного на отдельные способности, характер, склонности и слабости индивидуума, но значение познания того, что подлинно в человеке, подлинно в себе и для себя, - познание самой сущности как духа…

Всякая деятельность духа есть поэтому постижение им самого себя, и цель всякой истинной науки состоит только в том, что дух во всем, что есть на небе и на земле, познает самого себя".

а) Какая форма гносеологии представлена в данном суждении?

б) Корректно ли сократовский принцип "познай самого себя" расширять до "познания самой сущности как духа"?

16. "Чистая наука, стало быть, предполагает освобождение от противоположности сознания и его предмета. Она содержит в себе мысль, поскольку мысль есть также и вещь сама по себе, или содержит вещь самое по себе, поскольку вещь есть также и чистая мысль.

В качестве науки истина есть чистое развивающееся самосознание и имеет образ самости, что в себе и для себя сущее есть осознанное понятие, а понятие, как таковое, есть в себе и для себя сущее. Это объективное мышление и есть содержание чистой науки".

а) Проанализируйте данный текст и определите, на каких мировоззренческих позициях стоит автор.

17. Однажды Гегель на замечание, что его теории не согласуются с фактами, ответил: "Тем хуже для фактов".

Как соотносятся теория и действительность?

18. По образному сравнению В. Гете: "Гипотеза - это леса, которые возводят перед зданием и сносят, когда здание уже готово; они необходимы для разработчика; он не должен только принимать леса за здание".

Против каких ошибок в познании предостерегает Гете?

19. Прокомментируйте стихотворение Р. Тагора "Единственный вход":

"Мы заблуждений страшимся, мы заперли накрепко дверь.

А истина молвила: "Как же войти мне теперь?"

20. "Платон возвестил миру: "Нет большего несчастья для человека, как сделаться мисологом, то есть ненавистником разума…

Если бы можно было в нескольких словах сформулировать самые заветные мысли Кьеркегора, пришлось бы сказать: самое большое несчастье человека - это безумное доверие к разуму и разумному мышлению. Во всех своих произведениях он на тысячи ладов повторяет: задача философии в том, чтобы вырваться из власти разумного мышления, найти в себе смелость «искать истину в том, что все привыкли считать парадоксом и абсурдом".

"Задолго до Сократа греческая мысль в лице великих философов и поэтов со страхом и тревогой вглядывалась в зловещее непостоянство скоропреходящего и мучительного нашего существования. Гераклит учит, что все проходит и ничего не остается. Трагики с напряжением, равным которому мы не встречаем в мировой литературе, рисовали потрясающую картину ужасов земного бытия".

а) В чем видит Шестов противоположность философской традиции сциентизма и антисциентистской концепции бытия человека Кьеркегора?

б) Действительно ли античная онтология заложила основы экзистенциалистской концепции бытия?

в) Является ли разум "самым большим несчастьем человека", как считал Кьеркегор? Выскажите свое мнение.

21. "Как случилось, что А. Пуанкаре, который серьезно размышлял об относительности физических явлений, … упустил возможность осуществить великий подвиг в науке, обессмертивший имя А. Эйнштейна? Мне кажется, я ответил на этот вопрос, когда писал: "Пуанкаре занимал довольно скептическую позицию в отношении физических теорий, считая, что существует бесконечное множество различных логических эквивалентных точек зрения и образов, которые ученый выбирает лишь из соображений удобства. Этот номинализм, видимо, мешал ему правильно понять тот факт, что среди логически возможных теорий имеются теории, которые наиболее близки к физической реальности, ближе приспособлены к интуиции физика и более пригодны содействовать его поискам истины".

а) Каков философский смысл этого рассуждения Л. де Бройля?

б) Как с позиций естественнонаучного познания соотносятся теория и объективная реальность?

в) Может ли помочь физику в достижении истины о физической реальности интуиция? Объясните, как?

г) Какое направление в гносеологии было ближе А. Пуанкаре?

22. "Варавка умел говорить так хорошо, что слова его ложились в память, как серебряные пятачки в копилку. Когда Клим спросил его: что такое гипотеза? - он тотчас ответил: - Это собачка, с которой охотятся за истиной".

Какие свойства гипотезы определяет герой романа?

23. В курьезах науки имеет место следующий факт. Если докладчик сообщал, что все его экспериментальные результаты прекрасно подтверждают предсказание теории, то физик П. Л. Капица замечал: "Ну что ж, вы сделали хорошее "закрытие". В науке существенный шаг вперед делает тот, кто обнаруживает явление, которое не может быть объяснено в рамках существующих представлений".

Вскрыл ли П. Л. Капица действительное противоречие в научном познании?

Темы эссе:

1. «Наука не ограничивается накоплением знаний, но стремится всегда к их упорядочению и обобщению в научных гипотезах» (С. Булгаков)

2. «Познавательная деятельность приводит всегда к истине или лжи» (Н.О. Лосский)

3. «Две крайности: зачеркивать разум, признавать только разум» (Б. Паскаль)

4. «Наука является основой всякого прогресса, облегчающего жизнь человечества и уменьшающего его страдания» (М. Склодовская-Кюри)

5. «Не то знание ценно, которое накопляется в виде умственного жира, а то, которое превращается в умственные мускулы» (Г. Спенсер)

6. «Знание - орудие, а не цель» (Л. Толстой)

Темы рефератов:

1. Рациональное и иррациональное в познании.

2. Познание и творчество.

3. Понятие истины в современных философских концепциях.

4. Взаимосвязь языка, мышления и мозга.

5. Значение опыта в процессе познания.

Основная литература из фондов библиотеки ЮУрГУ:

1. Алексеев П.В. Философия: Учебник //Алексеев П.В., Панин А.В. - М., 2007.

2. Бачинин В.А. Философия: энциклопедический словарь // В.А. Бачинин. - М., 2005.

3. Канке В.А. Философия. Исторический и систематический курс: Учебник для вузов // В.А. Канке. - М., 2006.

4. Спиркин А.Г. Философия: Учебник для технических вузов // А.Г. Спиркин. - М.,.2006.

5. Философия: Учебное пособие // под ред. Кохановского В.П. - М., 2007.

Дополнительная литература:

1. Алексеев П.В., Панин А.В. Теория познания и диалектика. М., 1991.

2. Гадамер Х.Г. Истина и метод. М., 1988.

3. Герасимова И.А. Природа живого и чувственный опыт // Вопросы философии. 1997. № 8.

4. Лобастов Г.В. Что есть истина? // Философские науки. 1991. № 4.

5. Ойзерман Т.И. Теория познания. В 4т. М., 1991.

6. Селиванов Ф.А. Благо. Истина. Связь / Ф.А. Селиванов. - Тюмень, 2008.

7. Хайдеггер М. О сущности истины // Философские науки. 1989. №4.

Вопросы для самоконтроля:

1. Определите специфику понятий «субъект» и «объект» познания?

2. Существуют ли принципиальные отличия между агностицизмом, релятивизмом и скептицизмом?

3. В чем состоит специфика познавательной деятельности? Как соотносятся идеальное и материальное в практике?

4. Какие выводы следуют из абсолютизации истины или преувеличения момента относительности в ней?

5. Сопоставьте понятия «истина», «ложь», «заблуждение», «мнение», «вера».

6. Охарактеризуйте понятие истины с точки зрения конвенционализма, прагматизма, диалектического материализма.

7. Может ли объективно истинное значение с течением времени стать ложным? Если да, то приведите примеры подтверждающие это.

Научная революция означала не только освобождение науки из-под власти церкви, но и продолжение процесса выделения конкретных наук из философии. Этот процесс, начавшийся еще в древности и протекавший в средние века, теперь принимает форму образования экспериментальной науки о природе естествознания и его отдельных отраслей. Однако естествознание не порывает с философией вообще. Происходит только разрыв между наукой (естествознанием) и религиозным мировоззрением, господствующим в средние века. Больше того, вместе с естествознанием возникает и новая философия, которая, так же как и естествознание, резко противопоставляет себя средневековому мировоззрению. Эта философия развивается в тесной связи с естествознанием, опираясь на его достижения. Такая тесная связь имеет огромное значение как для естествознания, так и для философии. Она приводит к расцвету материализма в XVII в.

Среди философских систем XVII в., оказавших сколько-нибудь существенное влияние на развитие естествознания, нельзя указать ни одной идеалистической системы, за исключением философского учения Лейбница, Бэкон, Декарт, Гоббс, Гассенди, Локк и другие виднейшие философы были материалистами и строили свои философские системы, опираясь прежде всего на естествознание. Тесная связь между философией и естествознанием проявилась также в том, что особенности материализма (и не только материализма) - его метафизический и механический характер - определились особенностями естествознания на первом этапе его развития. Перед естествознанием встала прежде всего задача тщательного, дифференцированного изучения явлений природы. Оно еще не могло решать задачу построения общей картины мира, как это делали древние натурфилософы. Естествознание должно было сначала накопить естественнонаучный материал. Прежде чем исследовать процессы, необходимо было исследовать вещи; прежде чем исследовать связи между вещами и явлениями, следовало изучить их по отдельности, вне связи. Однако такой метод исследования, сменивший метод древнегреческой натурфилосфии, - необходимая ступень в познании природы. Этот метод и приводит к метафизическому взгляду на природу. Он и был закреплен философией того времени.

«Разложение природы на ее отдельные части, разделение различных процессов и предметов природы на определенные классы, исследование внутреннего строения органических тел по их многообразным анатомическим формам, - все это было основным условием тех исполинских успехов, которые были достигнуты в области познания природы за последние четыреста лет, - писал Ф. Энгельс.- Но тот же способ изучения оставил нам вместе с тем и привычку рассматривать вещи и процессы природы в их обособленности, вне их великой общей связи, и в силу этого - не в движении, а в неподвижном состоянии, не как существенно изменчивые, а как вечно неизменные, не живыми, а мертвыми. Перенесенный Бэконом и Локком из естествознания в философию, этот способ понимания создал специфическую ограниченность последних столетий - метафизический способ мышления» 1 .

Другая особенность мировоззрения XVII в. - механический взгляд на природу - также определялась характером развития естествознания того времени. Техника того времени обусловливала изучение главным образом механической формы движения и систематическое же изучение различных форм движения должно было, естественно, начаться с простейшей его формы - механического движения.

«Само собой разумеется, - писал Энгельс, - что изучение природы движения должно было исходить от низших, простейших форм его и должно было научиться понимать их прежде, чем могло дать что-нибудь для объяснения высших и более сложных форм его. И действительно, мы видим, что в историческом развитии естествознания раньше всего разрабатывается теория простого перемещения, механика небесных тел и земных масс...» 2

Таким образом, механический взгляд на природу обусловлен особенностями развития естествознания того времени, когда особое место в его развитии занимала механика.

Несмотря на то что в процессе научной революции формируется экспериментальная наука о природе и новая философия, натурфилософские тенденции еще проявляются у отдельных философов. Разделение предмета философии и естествознания еще не вполне отчетливо. Но натурфилософия постепенно теряет свое значение для развития познания человеком природы. Последней натурфилософской системой, сыгравшей положительную роль в развитии естествознания, была натурфилософская система Декарта первой половины XVII в.

Наконец, говоря о новой философии, возникающей вместе с естествознанием в период научной революции, нужно подчеркнуть, что для нее характерно подчеркивание практической пользы науки. Наука, бывшая в средние века служанкой богословия, становится служанкой буржуазии. От нее требуется, чтобы она приносила практически полезные результаты. На первый план выдвигается естествознание. Это обстоятельство находит отражение в философии этого времени. И если философы резко критикуют схоластику, то прежде всего за ее практическую бесполезность.

Основные особенности философии, сложившейся в период научной революции, хорошо прослеживаются в учении английского философа Фрэнсиса Бэкона (1561-1626) и французского ученого и философа Рене Декарта (1596-1650). Рассмотрим наиболее важные идеи этих учений. Главным в философии Ф. Бэкона является учение о методе, которому должно следовать естествознание, названное им «матерью наук». Основой познания природы является опыт. Однако дело заключается в том, чтобы уметь добывать из опыта правильные знания. Это не так просто, ибо человеческий разум способен допускать ошибки. Так, например, над разумом человека довлеют привычные установившиеся взгляды; человек больше верит тому, что ему нравится, что он предпочитает; он больше верит положительным доводам, чем отрицательным; он склонен к обобщению и т. д. Для того чтобы избежать всяческих заблуждений при построении теории на основе опыта, человек должен следовать научному методу. Этим методом, по Бэкону, является метод индукции. Он так описывает метод достижения знания из опыта:

Фрэнсис Бэкон

«Не следует все же допускать, чтобы разум перескакивал от частностей к отдельным и почти самым общим аксиомам (каковы так называемые начала наук и вещей) и по их непоколебимой истинности испытывал бы и устанавливал средние аксиомы. Так было до сих пор: разум склоняется к этому не только естественным побуждением, но и потому, что он уже давно приучен к этому доказательствами через силлогизм. Для наук же следует ожидать добра только тогда, когда мы будем восходить по истинной лестнице, по непрерывным, а не разверстым и перемежающимся ступеням - от частностей к меньшим аксиомам и затем - к средним, одна выше другой и, наконец, к самым общим. Ибо самые низкие аксиомы немногим отличаются от голого опыта. Высшие же и самые общие аксиомы (какие у нас имеются) умозрительны и отвлеченны, и у них нет ничего твердого. Средние же аксиомы истинны, тверды и жизненны, от них зависят человеческие дела и судьбы. А над ними наконец расположены наиболее общие аксиомы, не отвлеченные, но правильно ограниченные этими средними аксиомами. Поэтому человеческому разуму надо придать не крылья, а скорее свинец и тяжести, чтобы они сдерживали всякий прыжок и полет» 3 .

Бэкон не ограничился общими указаниями о методе естественных наук. В своем главном сочинении «Новый органон» (1620), что значит новое орудие, он разработал конкретную методику с пояснениями, как следует пользоваться на практике методом индукции. Будучи впоследствии систематизированы, правила Бэкона известны в настоящее время в логике как «Индукция Бэкона». Как пример одного из методов индукции Бэкона можно привести метод сходства. Допустим, что изучается некоторое явление а и ищутся его причины. Пусть проделано много опытов и определено, что явление а происходит тогда, когда имеют место обстоятельства А, В, С, или А, С, D, или А, В, К. Во всех случаях присутствует обстоятельство А, отсюда заключаем, что А - причина явления а.

Рене Декарт

Учение Бэкона сыграло важную роль в истории науки, в том числе и физики. Ниспровержение схоластики, утверждение опыта как источника познания повлияло на развитие естествознания, способствуя развитию экспериментального исследования природы.

Однако это учение страдает односторонностью. Процесс познания - сложный процесс. Он включает наряду с индукцией и дедукцию, и гипотезу, чему Бэкон не придает должного значения. Но на первом этапе развития естествознания, характеризующемся накоплением новых фактов, установлением частных закономерностей и т. п., метод Бэкона хорошо соответствовал задачам науки о природе. Поэтому учение Бэкона получило широкое распространение среди естествоиспытателей, в частности физиков, и сыграло руководящую роль в развитии естествознания. Насколько большое значение сами естествоиспытатели придавали индукции в развитии естествознания, можно судить по тому, что сами естественные науки нередко называли индуктивными. Так, например, один из историков естествознания первой половины XIX в. Уэвелль свою книгу по истории естествознания назвал «Историей индуктивных наук».

Совсем по-другому философские проблемы естествознания решал Декарт. Он, как и Бэкон, резко критиковал схоластику за ее практическую бесплодность, видел задачу науки в добывании знаний, полезных для практики, и главную роль в познании отводил естественным наукам. Однако метод познания природы, который предлагал Декарт, отличался от метода Бэкона. По Декарту, прежде всего нужно установить самые общие принципы, лежащие в основе всех законов и явлений природы, а, затем с помощью дедукции из этих общих принципов вывести частные закономерности и объяснить все явления, которые происходят в природе. Сами общие принципы, по Декарту, познаются благодаря интеллектуальной интуиции, исключительно рассудком, а не выводятся из опыта. Опыт играет только роль критерия правильности выводов из общих принципов конкретных законов природы, а не критерия истинности самих общих принципов. Таков метод, которому, по мнению Декарта, должна следовать наука. Декарт не ограничился тем, что провозгласил истинный метод познания природы. Он попытался установить и общие принципы, лежащие в основе явлений природы. Этими принципами являются основные свойства материи и ее движения. Основные свойства материи - это те, которые ясно и отчетливо представляются разуму и от которых нельзя отвлечься, когда мы мыслим любое тело. Декарт интуитивно чувствует, что у всех вещей материального мира только одно общее свойство, без которого их нельзя представить. Это «протяженность». Декарт приходит к выводу, что вообще сущностью материи является «протяженность».

«Представим нашу материю, - пишет Декарт, - настоящим телом, совершенно плотным, одинаково наполняющим всю длину, ширину и глубину того огромного пространства, на котором остановилась наша мысль. Представим далее, что каждая из ее частей занимает всегда часть этого пространства, пропорциональную своей величине, и никогда не может заполнить больший или сжиматься в меньший объем или допустить, чтобы одновременно с ней какая-нибудь другая часть материн занимала то же самое место.

Прибавим к этому, что нашу материю можно делить на всевозможные части любой формы, какую только можно вообразить, и каждая из ее частей может обладать любым допустимым движением... Не будем, однако, думать, что, отделяя одну часть материн от другой, бог образовал между ними пустоту, а представим, что все различие частей материи сводится к разнообразию предписанных им движений» 4 .

Движение материи сообщено богом, после чего оно сохраняется неизменным. Это общее положение о сохранении движения в природе, высказанное еще в древности, Декарт конкретизирует. Во-первых, под движением он понимает только механические перемещения одних элементов материи относительно других. Во-вторых, формулирует закон инерции в виде двух положений: если частица «начала двигаться, то будет продолжать это движение постоянно с равной силой (т. е. скоростью.- Б. С.) до тех пор, пока ее не остановят или не замедлят ее движения» 5 ; «каждая из частиц по отдельности всегда стремится продолжить его (т. е. движение.- Б. С.) по прямой линии» 6 . Это, если можно так сказать, закон сохранения движения для отдельной частицы. В общем же случае взаимодействующих частиц, по Декарту, сохраняется их общее количество движения. Он пишет:

«..если одно тело сталкивается с другим, оно не может сообщить ему никакого другого движения, кроме того, которое потеряет во время этого столкновения, как не может и отнять у него больше, чем одновременно приобретет себе» 7 .

При этом движение тела измеряется произведением его скорости на «величину» этого тела. Таким образом, Декарт впервые устанавливает закон сохранения количества движения, хотя еще в не совсем ясной форме. Он не использует понятие массы, и что означает «величина» тела, остается не вполне ясным. Кроме того, Декарт понимает под скоростью только ее абсолютную величину. В дальнейшем понятие количества движения и формулировка закона сохранения количества движения уточняются. Сформулированные законы являются, по Декарту, основными законами природы и должны быть положены в основу объяснения всех ее явлений. Правда, затем Декарт добавил к этим законам еще законы соударения тел, которые в большинстве случаев оказались неправильными. Важно отметить, что Декарт не использовал понятие силы и всякое взаимодействие сводил в конце концов к контактному взаимодействию: удару, толчку, давлению и т. д.

Сформулировав понятия материи, движения и основные законы природы, Декарт заявил, что знания их достаточно для того, чтобы объяснить все явления природы, и создает свою механистическую натурфилософскую систему. Декарт начинает с космогонии. Вселенная, по Декарту, не всегда находилась в настоящем состоянии. Первоначально материя была разделена на хаотично движущиеся частицы. Так ее создал бог, который затем не вмешивался в ее жизнь и мир развивался сам по себе. Материя заполняет все пространство, поэтому частички, на которые она была разделена, двигались по замкнутым траекториям так, что вся Вселенная была заполнена большими или малыми вихрями. С течением времени в результате столкновений и трений частиц друг о друга образовались круглые частицы средней величины (частицы второго элемента) и частицы мелкие различной формы, заполняющие промежутки между первыми (частицы первого элемента). Из-за большей величины частицы второго элемента были постепенно отброшены к перифериям вихрей, тогда как частицы первого элемента скопились в их центрах и образовали центральные тела, подобные нашему Солнцу. В результате сцепления этих частиц первого элемента образовались относительно большие и различной формы частицы третьего элемента. Заполняя поверхности центральных тел, они образовали на них пятна, аналогичные пятнам на Солнце. На некоторых небесных телах их количество настолько возросло, что они покрыли всю поверхность тел. Так образовались Земля и другие планеты. В результате взаимодействия вихрей более мощные вихри как бы засосали в свою орбиту слабые вихри, а вместе с ними и их центральные тела. Так возникли наша солнечная и подобные ей небесные системы.

Рассмотрев происхождение и строение Вселенной, Декарт переходит к объяснению физических и химических явлений, опираясь на представление о движении различного рода частичек первого, второго и третьего элементов. Так, действием частичек второго элемента Декарт объясняет тяготение. При вращательном движении небесных тел, в частности Земли, частицы второго элемента, образующие небеса, под действием центробежной силы мчатся к периферии вихря. Место, которое при этом освобождается, заполняют частички третьего элемента, и тела, состоящие из них, как бы тонут, а второго - всплывают. Свои рассуждения Декарт поясняет даже опытом: если положить на дно банки деревянные кусочки и маленькие свинцовые шарики и затем вращать ее, то свинцовые шарики отойдут к стенке банки и будут как бы отталкивать деревянные кусочки к центру.

Теплота, по Декарту, представляет собой движение частичек третьего элемента. Например, при нагревании воздуха его частицы приходят в колебание, в результате воздух расширяется. Свет Декарт рассматривает как давление, передающееся частичками второго элемента от раскаленного тела нашему глазу. Если тело раскалено, то частицы его очень быстро движутся и давят на частички второго элемента, окружающие это тело. Давление частичек доходит до глаза и вызывает ощущение света. Подобным же образом (движением различного рода частичек) Декарт объяснял и другие физические явления.

Декарт разрабатывает теорию жизнедеятельности животных и человека, рассматривая человека и животных как сложные механизмы, в которых происходят процессы движения различных тонких материй, образованных из частичек различной величины и формы.

Учение Декарта быстро получило известность. Многим его современникам казалось, что теперь наука вышла на прямую широкую дорогу. Гюйгенс писал:

«Когда философия Декарта появилась, она очень нравилась тем, что высказываемое Декартом легко понималось, тогда как другие философы давали слова, ничего не говорившие пониманию, вроде качеств, субстанциональных форм, впечатлеваемых видов и т. п. Декарт более чем кто-либо целиком выбросил весь этот хлам. Но в особенности новая философии зарекомендовала себя тем, что Декарт не ограничился возбуждением отвращения к старой, а осмелился выставить доступные пониманию причины всего происходящего в природе. Демокрит, Эпикур и многие другие древние философы, хотя и были убеждены, что все должно объясняться фигурою и движением тела и жидкой средой... не истолковали, однако, удовлетворительно ни одного явления» 8

Философия Декарта, подобно свежему ветру, распространялась по Европе и «выдувала зловоние» идеализма и мракобесия средних веков. Отбрасывая весь старый перипатетический хлам, она утверждала новое, по существу материалистическое представление о природе и ставила перед учеными задачу объяснения природы механическим действием больших и малых тел, не прибегая ни к каким непонятным и неестественным причинам. С этого времени общая идея Декарта о природе как сложном механизме, идея, которую уже высказывал Галилей, овладевает умами естествоиспытателей и становится руководящей для развивающегося естествознания и особенно для физики.

Декарта можно считать не только одним из основоположников механического мировоззрения. В своих произведениях он развил наиболее последовательную форму этого мировоззрения, так что учение Декарта вылилось затем в целое направление или физическую школу, получившую название картезианской (по латинизированному имени Декарта). Следуя своему учителю, картезианцы пытались все физические явления, будь то движение планет, падение тела, электрические и магнитные явления и т. д., привести к движению больших и малых частиц или частей материи, которое происходит по законам, установленным Декартом. Всякое взаимодействие при этом обязательно должно было сводиться к толчку, удару или давлению. Однако ни Декарту, ни его ученикам и последователям не удалось выполнить эту неразрешимую задачу; метафизические же устремления решить ее во что бы то ни стало привели их к спекулятивным теоретическим построениям. Представления о строении вещества, созданные Декартом и его последователями, были чрезвычайно упрощены и грубы. Мельчайшие частички представлялись в виде различных геометрических фигур, нацеленных всякого рода отростками, выступами, крючками и колечками, игравшими важную роль в картезианских теориях. Эти крючки и колечки или различного рода тонкие и неощутимые жидкости, состоящие из определенного сорта мельчайших частиц, всегда призывались на помощь, как только в объяснениях явлений происходила заминка. Разгромив и отбросив схоластику за ее бесплодные домыслы, Декарт и его ученики сами увлеклись фантазией. Они злоупотребляли гипотезой, и это было ясно уже их современникам или, во всяком случае, следующему поколению физиков. Гюйгенс, стоявший в основном на картезианских позициях, подчеркивал это обстоятельство. В письме к Лейбницу он писал:

«Декарт, по-видимому, собирается решать все вопросы физики, не заботясь о том, рассуждает ли он правильно или нет».

Физика в XVII столетии развивалась и накапливала все новый и новый фактический материал, устанавливая количественные соотношения между различного рода физическими величинами. Естественно, что картезианская методология, не уделявшая должного внимания опытному исследованию и направлявшая ученых строить теорию всякого явления на основе принципов Декарта, терпела поражение за поражением. Часто картезианские теории или прямо противоречили опыту, или не давали количественных закономерностей, которые можно было бы проверить на опыте. Поэтому физика Декарта, давшая отставку схоластике и явившаяся родоначальницей механистического мировоззрения, сама не смогла долгое время продержаться и была отвергнута трудами Ньютона.

Учение Декарта занимает в истории естествознания особое место. Его труды не ограничивались гносеологией или самыми общими философскими рассуждениями о природе, материи, о ее движении; они не представляли собой также только решения конкретных проблем естествознания. Учение Декарта - всеобъемлющая система, претендовавшая на установление наиболее общих истин, истин в последней инстанции, на создание общей картины природы на основе этих принципов вплоть до самых конкретных явлений. Оно включало учение о соотношении мышления и бытия, учение о методе, учение о материи и движении, космогонию, физику, химию, биологию и т. д. Декарт не просто давал философское, общее понятие материи, а определял ее конкретно как некую физическую модель. Действительно, материя Декарта - это нечто вроде идеальной несжимаемой жидкости, заполняющей все пространство. Рассуждая о свойствах материи, он давал конкретные (вплоть до количественной формулировки) законы ее движения, считая их единственными законами, из которых вытекают с необходимостью все остальные частные законы, так же как из основных постулатов и аксиом геометрии вытекают ее теоремы.

Таким образом, учение Декарта являлось единой наукой, подобной науке древности. Как и философы древности, Декарт включает в свое учение натурфилософию. Однако в основу своей натурфилософии Декарт положил механику, и она носила механистический, односторонний характер, что отражало характер естествознания того времени. Поэтому учение Декарта занимает промежуточное положение между нерасчлененной наукой древности и естествознанием того времени. Это переход к новой ступени познания человеком природы - от непосредственного созерцания природы, как чего-то целого, единого, к тщательному, опытному исследованию вещей и явлений, взятых порознь, вне движения и развития. Учению Декарта в большей или меньшей степени присущи достоинства и недостатки, которые были у древних ученых. Наряду с некоторыми твердо установленными научными положениями, вошедшими в науку, у Декарта существовало множество неотшлифованных, неоформленных идей самых противоположных качеств: примитивных и чисто спекулятивных и глубоких, переживших свое время и получивших в дальнейшем широкое развитие. Безусловно, что Декарт - основоположник принципа близкодействия в физике, принципа, на основе которого физика добилась основных результатов в XIX в. Волновая теория света, теория электромагнитного поля являются в известном смысле развитием идей Декарта. Молекулярная физика-также в некоторой степени развитие идеи Декарта, состоящей в объяснении физических явлений движением материальных частиц. Не случайно поэтому заявление известного французского физика Корню, сделанное им на рубеже XIX в., что «дух Декарта реет над современной физикой». И действительно, в трудах многих крупнейших физиков XIX в. можно найти идеи, которые являются развитием идей Декарта, высказанных им еще в XVII в.

1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд. 2-е. Т. 19, с. 203.
2 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд. 2-е. Т. 20, с. 391.
3 Антология мировой философии. Т. II., с. 211.
4 Декарт Р. Избранные произведения. М., Госполитиздат, 1950, с. 194-195.
5 Там же, с. 198.
6 Там же, с. 202.
7 Там же, с. 200.
8 Любимов Н. А, Философия Декарта. СПб., 1886, с. 286,

1. Проблема метода в философии нового времени: эмпиризм Ф.Бэкона.

2. Рационализм Р.Декарта.

3. Механистический материализм эпохи Просвещения

4. Человек и общество в работах Ф.Вольтера и Ж.-Ж. Руссо.

Литература

1. Бэкон Ф. Новый Органон. //Соч. Т.2. М., 1972. С.7-36, 83-91.

2. Вольтер Ф. Философские сочинения. М., 1988.

3. Гольбах П. Избр. Филос. произв. В 2 т. М., 1963.

5. Кузнецов В.Н., Мееровский Б.В., Грязнов А.Ф. Западно-европейская философия XVIII века. М., 1986.

6. Нарский И.С. Западноевропейская философия XVII века. М., 1984.

7. Руссо Ж.-Ж.. Трактаты. М., 1969.

8. Соколов В.В. Европейская философия XV –XVII вв. М., 1984.

Философия Нового времени XVI-XVIII веков – это период становления и оформления многих естественных наук (физики, химии, математики, механики и др.). Потому центральное место в проблематике этого периода занял вопрос о выработке общенаучных методов познания, а ведущим разделом философии становится гносеология.

Просвещение занимает особое место в философии нового времени, а его значение выходит далеко за рамки эпохи, когда жили и творили его представители. Почти весь XIX век прошел под знаком торжества идей Просвещения. Одним из центральных в философии Просвещения было учение о природе, которое имело материалистическую окрашенность и антиметафизическую направленность. По мнению просветителей в основание учения о природе должны быть положены опыты и эксперименты. Обратите внимание, что на этих воззрениях лежит печать механицизма: в XVIII веке химия, биология находились в зачаточном состоянии, поэтому основой общего мировоззрения оставалась механика. Законы механики в этом период считались всеобщими и применялись как к биологическим, так и к социальным явлениям. В рамках второго вопроса предполагается ознакомиться с идеями П.Гольбаха (работа «Система природы») и наиболее ярким примером механицизма – взглядами Ж.О. Ламетри (сочинение «Человек-машина»).

Просветители видели радикальное средство совершенствования человека и общества в распространении знания, науки, в просвещении и правильном воспитании человека. В основе их мировоззрения и философии лежала убежденность в разумности мироздания, а значит – в возможности построения общества в соответствие с разумными принципами воспитания «разумного» человека. Именно исходя из этих посылок следует раскрыть третий вопрос семинара. Каковы взгляды Ф.Вольтера и Ж.-Ж. Руссов на человека и общество? В чем их сходство и отличие? Что портит человеческую природу и как ее исправить? Какие варианты предлагали эти философы?

Задание 1.

«Различие наших мнений происходит не от того, что одни люди разумнее других, но только от того, что мы направляем наши мысли различными путями и рассматриваем не те же самые вещи. Ибо мало иметь хороший ум, главное - хорошо его применять». (Р.Декарт. Изб. произв. М., 1960. С.260).

Вопросы:

а) Почему, начиная с XVII в., стали подчеркивать методологический, познавательный аспект фи­лософии?

б) Можно ли поставить знак равенства между философией и гносеологией? Если нельзя, то почему?

в) Какая современное направление в философии сво­дит философию только к проблемам научного знания?

Задание 2.

«Для наук же следует ожидать добра только тогда, когда мы будем восходить по истинной лестнице, по непрерывным, а не прерывающимся ступеням - от частностей к меньшим аксиомам и затем к средним, одна выше другой, и, наконец, к самым общим. Ибо самые низшие аксиомы немногим отличаются от голого опыта. Высшие же и самые общие (какие у нас имеются) умозрительны и абстрактны, и в них нет ничего твердого. Средние же аксиомы истинны, тверды и жизненны, от них зависят человеческие дела и судьбы. А над ними, наконец, расположены наиболее общие аксиомы - не абстрактные, но правильно ограниченные этими средними аксиомами. Поэтому человеческому разуму надо придать не крылья, а, скорее, свинец и тяжести, чтобы они сдерживали всякий его прыжок и полет…»

Вопросы:

а) О каком методе познания идет речь?

б) Какие ступени должен пройти человек в процессе познания?

Задание 3.

Французский философ XVII в. К. Гельвеций сравнивал процесс познания с судебным процессом: пять органов чувств - это пять свидетелей, только они могут дать истину. Его оппоненты, однако, возражали ему, заявляя, что он забыл судью.

Вопросы:

а) Что имели в виду оппоненты под судьей?

б) На какой гносеологической позиции стоит Гельвеций?

в) В чем достоинство такой позиции? В чем ее односторонность?

Задание 4.

"Обратив, таким образом, все то, в чем, так или иначе, мы можем сомневаться, и даже предполагая все это ложным, мы легко допустим, что нет ни Бога, ни Неба, ни Земли и что даже у нас самих нет тела, - но мы все-таки не можем предположить, что мы не существуем, в то время как сомневаемся в исключительности всех этих вещей. Столь нелепо полагать несуществующим то, что мыслит, в то время, пока оно мыслит, что, невзирая на самые крайние предположения, мы не можем не верить, что заключение, "я мыслю, следовательно, я существую", истинно".

Вопросы:

а) Кому из философов Нового времени принадлежит высказанная идея?

б) Какой исходный основной принцип познания заложен в ней?

в) Какой метод (сформулируйте его) обеспечит возможность пройти этот путь познания, постичь истину?

Задание 5. Ф.Бэкон (1561-1626)

1.Что есть истина, по мнению философа?

2.Каких четырех идолов, уводящих человеческое познание на ложный путь, выделяет Ф.Бэкон?

3.За что Ф.Бэкон критикует античных философов?

Есть четыре вида идолов , которые осаждают умы людей. Для того чтобы изучать их, дадим им имена. Назовем первый вид идолами рода, второй - идолами пещеры, третий - идолами площади и четвертый - идолами театра...

Идолы рода находят основание в самой природе человека ... ибо ложно утверждать, что чувства человека есть мера вещей. Наоборот, все восприятия как чувства, так и ума покоятся на аналогии человека, а не на аналогии мира. Ум человека уподобляется неровному зеркалу, которое, примешивая к природе вещей свою природу, отражает вещи в искривленном и обезображенном виде.

Идолы пещеры суть заблуждения отдельного человека . Ведь у каждого помимо ошибок, свойственных роду человеческому, есть своя особая пещера, которая ослабляет и искажает свет природы. Происходит это или от особых прирожденных свойств каждого, или от воспитания и бесед c другими, или от чтения книг и от авторитетов, перед какими кто преклоняется, или вследствие разницы во впечатлениях, зависящей от того, получают ли их души предвзятые и предрасположенные или же души хладнокровные и спокойные, или по другим причинам... Вот почему Гераклит правильно сказал, что люди ищут знаний в малых мирах, а не в большом, или общем, мире.

Существуют еще идолы, которые происходят как бы в силу взаимной связанности и сообщества людей. Эти идолы мы называем, имея в виду порождающее их общение и сотоварищество людей, идолами площади. Люди объединяются речью. Слова же устанавливаются сообразно разумению толпы. Поэтому плохое и нелепое установление слов удивительным образом осаждает разум. Определения и разъяснения, которыми привыкли вооружаться и охранять себя ученые люди, никоим образом не помогают делу. Слова прямо насилуют разум, смешивают все и ведут людей к пустым и бесчисленным спорам и толкованиям.

Существуют, наконец, идолы, которые вселились в души людей из разных догматов философии, а также из превратных законов доказательств. Их мы называем идолами театра, ибо мы считаем, что, сколько есть принятых или изобретенных философских систем, столько поставлено и сыграно комедий, представляющих вымышленные и искусственные миры... При этом мы разумеем здесь не только общие философские учения, но и многочисленные начала и аксиомы наук, которые получили силу вследствие предания, веры и беззаботности...

Бэкон Ф. Новый Органон // Сочинения. В 2 т. М., 1978. Т 2. С. 18 - 20, 22 - 23, 24, 25 - 26, 27, 28 - 30, 33

Задание 6. Р.Декарт (1596-1650)

1. Раскройте содержание выражения «мыслю, следовательно, существую». Почему этим выражением были заложены основы рационализма как самого влиятельного направления в философии Нового времени?

2. На каком основании Р. Декарт рациональное познание считает более точным, нежели чувственное?

3. Какие следующие после обоснования первоначал познавательные шаги следует предпринять, согласно Р. Декарту?

4. Перечислите основные правила дедуктивного метода по Р. Декарту. Можно ли считать этот метод строго научным?

5. Какова конечная цель познания в соответствии с рационалистическим картезианским методом?

[РАЦИОНАЛИЗМ]

Я есмь, я существую – это достоверно. На сколько времени? На столько, сколько я мыслю, ибо возможно и то, что я совсем перестал бы существовать, если бы перестал мыслить. Следовательно, я, строго говоря, – только мыслящая вещь, то есть дух, или душа, или разум, или ум <…>. А что такое мыслящая вещь? Это вещь, которая сомневается, понимает, утверждает, желает, не желает, представляет и чувствует <…>.

[ОСНОВНЫЕ ПРАВИЛА МЕТОДА]

И подобно тому, как обилие законов нередко дает повод к оправданию пороков и государство лучше управляется, если законов немного, но они строго соблюдаются, так и вместо большого числа правил, составляющих логику, я заключил, что было бы достаточно четырех следующих, лишь бы только я принял твердое решение постоянно соблюдать их без единого отступления.

Первое – никогда не принимать за истинное ничего, что я не познал бы таковым с очевидностью, т.е. тщательно избегать поспешности и предубеждения и включать в свои суждения только то, что представляется моему уму столь ясно и столь отчетливо, что не дает мне никакого повода подвергать их сомнению.

Второе – делить каждое из рассматриваемых мною трудностей на столько частей, сколько потребуется, чтобы лучше их разрешить.

Третье – располагать свои мысли в определенном порядке, начиная с предметов простейших и легкопознаваемых, и восходить мало-помалу, как по ступеням, до познания наиболее сложных, допуская существование порядка даже среди тех, которые в естественном ходе вещей не предшествуют друг другу.

И последнее – делать всюду перечни настолько полные и обзоры столь всеохватывающие, чтобы быть уверенным, что ничего не пропущено.

…Таким образом, если воздерживаться от того, чтобы принимать за истинное что-либо, что таковым не является, и всегда соблюдать порядок, в каком следует выводить одно из другого, то не может существовать истин ни столь отдаленных, чтобы они были непостижимы, ни столь сокровенных, чтобы нельзя было их раскрыть… И при этом я, быть может, не покажусь вам слишком тщеславным, если вы примете во внимание, что существует лишь одна истина касательно каждой вещи и кто нашел ее, знает о ней все, что может знать. Так, например, ребенок, учившийся арифметике, сделав правильное сложение, может быть уверен, что нашел касательно искомой суммы все, что может найти человеческий ум.

Декарт Р. Рассуждение о методе…// Соч.: В 2 т. – М., 1989. – Т. 1. – С. 260 – 262.

1. ФРЭНСИС БЭКОН (1561-1626)

[ЭМПИРИЧЕСКИЙ МЕТОД И ТЕОРИЯ ИНДУКЦИИ]

Наконец, мы хотим предостеречь всех вообще, чтобы они помнили об истинных целях науки и устремлялись к ней не для развлечения и не из соревнования, не для того, чтобы высоко­мерно смотреть на других, не ради выгод, не ради славы или могущества или тому подобных низших целей, но ради пользы для жизни и практики и чтобы они совершенствовали и на­правляли ее во взаимной любви. Ибо от стремления к могуще­ству пали ангелы, в любви же нет избытка, и никогда через нее ни ангел, ни человек не были в опасности (3.1.67).

Индукцию мы считаем той формой доказательства, которая считается с данными чувств и настигает природу и устремляет­ся к практике, почти смешиваясь с нею.

Итак, и самый порядок доказательства оказывается прямо обратным. До сих пор обычно дело велось таким образом, что от чувств и частного сразу воспаряли к наиболее общему, слов­но от твердой оси, вокруг которой должны вращаться рассуж­дения, а оттуда выводилось все остальное через средние пред­ложения: путь, конечно, скорый, но крутой и не ведущий к природе, а предрасположенный к спорам и приспособленный для них. У нас же непрерывно и постепенно устанавливаются аксиомы, чтобы только в последнюю очередь прийти к наибо­лее общему; и само это наиболее общее получается не в виде бессодержательного понятия, а оказывается хорошо определен­ным и таким, что природа признает в нем нечто подлинно ей известное и укорененное в самом сердце вещей (3.1.71-72).

Но и в самой форме индукции, и в получаемом через нее суждении мы замышляем великие перемены. Ибо та индукция, о которой говорят диалектики и которая происходит посредст­вом простого перечисления, есть нечто детское, так как дает шаткие заключения, подвержена опасности от противоречаще­го примера, взирает только на привычное, и не приводит к ре­зультату.

Между тем, для наук нужна такая форма индукции, которая производила бы в опыте разделение и отбор и путем должных исключений и отбрасываний делала бы необходимые выводы. Но если тот обычный способ суждения диалектиков был так хлопотлив и утомлял такие умы, то насколько больше придется трудиться при этом другом способе, который извлекается из глубин духа, но также и из недр природы?

Но и здесь еще не конец. Ибо и основания наук мы полага­ем глубже и укрепляем, и начала исследования берем от боль­ших глубин, чем это делали люди до сих пор, так как мы под­вергаем проверке то, что обычная логика принимает как бы по чужому поручательству (3.1.72).

Ведь человеческий ум, если он направлен на изучение мате­рии (путем созерцания природы вещей и творений бога), дей­ствует применительно к этой материи и ею определяется; если же он направлен на самого себя (подобно пауку, плетущему паутину), то он остается неопределенным и хотя и создает ка­кую-то ткань науки, удивительную по тонкости нити и громад­ности затраченного труда, но ткань эта абсолютно ненужная и бесполезная.

Эта бесполезная утонченность или пытливость бывает двоя­кого рода - она может относиться либо к самому предмету (таким и являются пустое умозрение или пустые споры, приме­ров которых можно немало найти и в теологии, и в филосо­фии), либо к способу и методу исследования. Метод же схола­стов приблизительно таков: сначала по поводу любого положе­ния они выдвигали возражения, а затем отыскивали результаты этих возражений, эти же результаты по большей части пред­ставляли собой только расчленение предмета, тогда как древо науки, подобно связке прутьев у известного старика, не состав­ила ляется из отдельных прутьев, а представляет собой их тесную взаимосвязь. Ведь стройность здания науки, когда отдельные ее части взаимно поддерживают друг друга, является и должна яв­ляться истинным и эффективным методом опровержения всех частных возражений (3.1.107).

[О ДОСТОИНСТВЕ И ПРЕУМНОЖЕНИИ НАУК]

Те, кто занимался науками, были или эмпириками или дог­матиками. Эмпирики, подобно муравью, только собирают и до­вольствуются собранным. Рационалисты, подобно пауку, произ­водят ткань из самих себя. Пчела же избирает средний способ:

она извлекает материал из садовых и полевых цветов, но распо­лагает и изменяет его по своему умению. Не отличается от этого и подлинное дело философии. Ибо она не основывается только или преимущественно на силах ума и не откладывает в созна­ние нетронутым материал, извлекаемый из естественной ис­тории и из механических опытов, но изменяет его и перераба­тывает в разуме. Итак, следует возложить добрую надежду на более тесный и нерушимый (чего до сих пор не было) союз этих способностей - опыта и рассудка (3.11.56-57).

Для построения аксиом должна быть придумана иная форма индукции, чем та, которой пользовались до сих пор. Эта форма должна быть применена не только для открытия и испытания того, что называется началами, но даже и к меньшим и сред­ним и, наконец, ко всем аксиомам. Индукция, которая совер­шается путем простого перечисления, есть детская вещь: она дает шаткие заключения и подвергнута опасности со стороны противоречащих частностей, вынося решение большей частью на основании меньшего, чем следует, количества фактов, и при­том только тех, которые имеются налицо. Индукция же, которая будет полезна для открытия и доказательства наук и искусств, должна разделять природу посредством должных разграниче­ний и исключений. И затем после достаточного количества от­рицательных суждений она должна заключать о положитель­ном. Это до сих пор не совершено, и даже не сделана попытка, если не считать Платона, который отчасти пользовался этой формой индукции для того, чтобы извлекать определения и идеи. Но чтобы хорошо и правильно строить эту индукцию или дока­зательство, нужно применить много такого, что до сих пор не приходило на ум ни одному из смертных, и затратить больше работы, чем до сих пор было затрачено на силлогизм. Пользоваться же помощью этой индукции следует не только для от­крытия аксиом, но и для определения понятий. В указанной индукции и заключена, несомненно, наибольшая надежда (3.П.61-62).

Самих же наук, опирающихся скорее на фантазию и веру, чем на разум и доказательства, насчитывается три: это - астро­логия, естественная магия и алхимия. Причем цели этих наук отнюдь не являются неблагородными. Ведь астрология стре­мится раскрыть тайны влияния высших сфер на низшие и господства первых над вторыми. Магия ставит своей целью направить естественную философию от созерцания различных объектов к великим свершениям. Алхимия пытается отделить и извлечь инородные части вещей, скрывающиеся в естествен­ных телах; сами же тела, загрязненные этими примесями, очи­стить; освободить то, что оказывается связанным, довести до совершенства то, что еще не созрело. Но пути и способы, кото­рые, по их мнению, ведут к этим целям, как в теории этих наук, так и на практике, изобилуют ошибками и всякой чепухой (3.1.110).

Но наиболее серьезная из всех ошибок состоит в отклоне­нии от конечной цели науки. Ведь одни люди стремятся к зна­нию в силу врожденного и беспредельного любопытства, дру­гие - ради удовольствия, третьи - чтобы приобрести автори­тет, четвертые - чтобы одержать верх в состязании и споре, большинство - ради материальной выгоды и лишь очень не­многие - для того, чтобы данный от бога дар разума направить на пользу человеческому роду (3.1.115-116).

Моя цель заключается в том, чтобы без прикрас и преувели­чений показать истинный вес науки среди других вещей и, опи­раясь на свидетельства божественные и человеческие, выяснить ее подлинное значение и ценность (3.1.117).

Действительно, образование освобождает человека от дико­сти и варварства. Но следует сделать ударение на этом слове «правильное». Ведь беспорядочное образование действует ско­рее в противоположном направлении. Я повторяю, образова­ние уничтожает легкомыслие, несерьезность и высокомерие, за­ставляя помнить наряду с самим делом и о всех опасностях и сложностях, которые могут возникнуть, взвешивать все доводы и доказательства, как «за», так и «против», не доверять тому, что первым обращает на себя внимание и кажется привлекательным, и вступать на всякий путь, только предварительно ис­следовав его. В то же время образование уничтожает пустое и чрезмерное удивление перед вещами, главный источник всяко­го неосновательного решения, ибо удивляются вещам или новым, или великим. Что касается новизны, то нет такого человека, который, глубоко познакомившись с наукой и наблюдая мир, не проникся бы твердой мыслью: «Нет ничего нового на земле» (3.1.132-133).

Поэтому я хочу заключить следующей мыслью, которая, как мне кажется, выражает смысл всего рассуждения: наука настра­ивает и направляет ум на то, чтобы он отныне никогда не оста­вался в покое и, так сказать, не застывал в своих недостатках, а, наоборот, постоянно побуждал себя к действию и стремился к совершенствованию. Ведь необразованный человек не знает, что значит погружаться в самого себя, оценивать самого себя, и не знает, как радостна жизнь, когда замечаешь, что с каждым днем она становится лучше; если же такой человек случайно обладает каким-то достоинством, то он им хвастается и повсю­ду выставляет его напоказ и использует его, может быть даже выгодно, но, однако же, не обращает внимания на то, чтобы развить его и приумножить. Наоборот, если он страдает от ка­кого-нибудь недостатка, то он приложит все свое искусство и старание, чтобы скрыть и спрятать его, но ни в коем случае не исправить, подобно плохому жнецу, который не перестает жать, но никогда не точит свой серп. Образованный же человек, нао­борот, не только использует ум и все свои достоинства, но постоянно исправляет свои ошибки и совершенствуется в доб­родетели. Более того, вообще можно считать твердо установ­ленным, что истина и благость отличаются друг от друга только как печать и отпечаток, ибо благость отмечена печатью истины, и, наоборот, бури и ливни пороков и волнений обрушиваются лишь из туч заблуждения и лжи (3.1.134).

Поскольку же наставники колледжей «насаждают», а про­фессора «орошают», мне теперь следует сказать о недостатках в общественном образовании.Я, безусловно, самым резким об­разом осуждаю скудность оплаты (особенно у нас) преподава­телей как общих, так и специальных дисциплин. Ведь прогресс науки требует прежде всего, чтобы преподаватели каждой дис­циплины выбирались из самых лучших и образованных специ­алистов в этой области, поскольку их труд не предназначен для удовлетворения преходящих нужд, но должен обеспечить раз­витие науки в веках. Но это можно осуществить только в том случае, если будут обеспечены такое вознаграждение и такие условия, которыми может быть вполне удовлетворен любой, самый выдающийся в своей области специалист, так что ему будет нетрудно постоянно заниматься преподаванием и неза­чем будет думать о практической деятельности. Для того, чтобы процветали науки, нужно придерживаться военного закона Давида: «Чтобы доставалась равная часть идущему в битву и остающемуся в обозе», ибо иначе обоз будет плохо охраняться. Так и преподаватели для науки оказываются, так сказать, хра­нителями и стражами всех ее достижений, дающих возможность вести бой на поле науки и знания. А поэтому вполне справед­ливо требование, чтобы их оплата равнялась заработку тех же специалистов, занимающихся практической деятельностью. Если же пастырям наук не установить достаточно крупного и щедро­го вознаграждения, то произойдет то, о чем можно сказать сло­вами Вергилия:

И чтобы голод отцов не сказался на хилом потомстве (3.1.142- 143).

Наиболее правильным разделением человеческого знания яв­ляется то, которое исходит из трех способностей разумной ду­ши, сосредоточивающей в себе знание. История соответствует памяти, поэзия - воображению, философия - рассудку. Под поэзией мы понимаем здесь своего рода вымышленную исто­рию, или вымыслы, ибо стихотворная форма является в сущно­сти элементом стиля и относится тем самым к искусству речи, о чем мы будем говорить в другом месте. История, собственно говоря, имеет дело с индивидуумами, которые рассматривают­ся в определенных условиях места и времени. Ибо, хотя естест­венная история на первый взгляд занимается видами, это про­исходит лишь благодаря существующему во многих отношени­ях сходству между всеми предметами, входящими в один вид, так что если известен один, то известны и все. Если же где-нибудь встречаются предметы, являющиеся единственными в своем роде, например солнце или луна, или значительно откло­няющиеся от вида, например чудовища (монстры), то мы име­ем такое же право рассказывать о них в естественной истории, с каким мы повествуем в гражданской истории о выдающихся личностях. Все это имеет отношение к памяти.

Поэзия - в том смысле, как было сказано выше, - тоже говорит об единичных предметах, но созданных с помощью во­ображения, похожих на те, которые являются предметами под­линной истории; однако при этом довольно часто возможны преувеличение и произвольное изображение того, что никогда бы не могло произойти в действительности. Точно так же об­стоит дело и в живописи. Ибо все это дело воображения.

Философия имеет дело не с индивидуумами и не с чувствен­ными впечатлениями от предметов, но с абстрактными понятия­ми, выведенными из них, соединением и разделением которых на основе законов природы и фактов самой действительности занимается эта наука. Это полностью относится к области рас­судка (3.1.148-149).

Знание по его происхождению можно уподобить воде: во­ды либо падают с неба, либо возникают из земли. Точно так же и первоначальное деление знания должно исходить из его источников. Одни из этих источников находятся на не­бесах, другие - здесь, на земле. Всякая наука дает нам дво­якого рода знание. Одно есть результат божественного вдох­новения, второе - чувственного восприятия. Что же касает­ся того знания, которое является результатом обучения, то оно не первоначально, а основывается на ранее полученном знании, подобно тому, как это происходит с водными пото­ками, которые питаются не только из самих источников, но и принимают в себя воды других ручейков. Таким образом, мы разделим науку на теологию и философию. Мы имеем здесь в виду боговдохновенную, т.е. священную, теологию, а не естественную теологию, о которой мы будем говорить не­сколько позже. А эту первую, т.е. боговдохновенную, мы от­несем в конец сочинения, чтобы ею завершить наши рас­суждения, ибо она является гаванью и субботой для всех че­ловеческих размышлений.

У философии троякий предмет - Бог, природа, человек и сообразно этому троякий путь воздействия. Природа воздейст­вует на интеллект непосредственно, т.е. как бы прямыми луча­ми; Бог же воздействует на него через неадекватную среду (т.е. через творения) преломленными лучами; человек же, становясь сам объектом собственного познания, воздействует на свой ин­теллект отраженными лучами. Следовательно, выходит, что фи­лософия делится на три учения: учение о божестве, учение о природе, учение о человеке. Атак как различные отрасли науки нельзя уподобить нескольким линиям, расходящимся из одной точки, а скорее их можно сравнить с ветвями дерева, выраста­ющими из одного ствола, который до того, как разделиться на ветви, остается на некотором участке цельным и единым, то, прежде чем перейти к рассмотрению частей первого деления, необходимо допустить одну всеобщую науку, которая была бы как бы матерью остальных наук и в развитии их занимала такое же место, как тот общий участок пути, за которым дороги начи­нают расходиться в разные стороны. Эту науку мы назовем «пер­вая философия», или же «мудрость» (когда-то она называлась знанием вещей божественных и человеческих). Этой науке мы не можем противопоставить никакой другой, ибо она отличает­ся от остальных наук скорее своими границами, чем содержа­нием и предметом, рассматривая вещи лишь в самой общей форме (3.1.199-200).

Мы можем сказать, что следует разделить учение о природе на исследование причин и получение результатов: на части - теоретическую и практическую. Первая исследует недра приро­ды, вторая переделывает природу, как железо на наковальне. Мне прекрасно известно, как тесно связаны между собой при­чина и следствие, так что иной раз приходится при изложении этого вопроса говорить одновременно и о том и о другом. Но поскольку всякая основательная и плодотворная естественная философия использует два противоположных метода: один - восходящий от опыта к общим аксиомам, другой - ведущий от общих аксиом к новым открытиям, я считаю самым разумным отделить эти две части - теоретическую и практическую - друг от друга и в намерении автора трактата, и в самом его содержа­нии (3.1.207).

И конечно, без большого ущерба для истины можно было бы и теперь, следуя древним, сказать, что физика изучает то, что материально и изменчиво, метафизика же - главным обра­зом то, что абстрактно и неизменно. С другой стороны, физика видит в природе только внешнее существование, движение и естественную необходимость, метафизика же еще и ум, и идею. [...] Мы разделили естественную философию на исследование причин и получение результатов. Исследование причин мы от­несли к теоретической философии. Последнюю мы разделили на физику и метафизику. Следовательно, истинный принцип разделения этих дисциплин неизбежно должен вытекать из при­роды причин, являющихся объектом исследования. Поэтому без всяких неясностей и околичностей мы можем сказать, что фи­зика - это наука, исследующая действующую причину и мате­рию, метафизика - это наука о форме и конечной причине (3.1.209-210).

Мы считаем, что самым правильным делением абстрактной физики является ее деление на два раздела: учение о состояниях материи и учение о стремлениях (арреtitus) и движениях (3.1.220).

Перейдем теперь к метафизике. Мы отнесли к ней исследо­вание формальных и конечных причин. Это могло бы показать­ся бесполезным в той мере, в какой это относится к формам, поскольку уже давно укрепилось твердое мнение, что никакие человеческие усилия не в состоянии раскрыть сущностные фор­мы вещей или их истинные отличительные признаки (3.1.225).

Похожая информация.

Задачу новой методологии Бэкон усматривает в оказании разуму помощи в извлечении правильных закономерностей из наблюдений над реальной действительностью. Что такая помощь необходима, подтверждается анализом заблуждений или «призраков», свойственных человеческому разуму. Этих «призраков», Бэкон насчитывает четыре: 1) «Призраки Рода», 2) «Призраки Пещеры», 3) «Призраки Рынка», 4) «Призраки Театра».

«Призраки Рода» коренятся в самой природе человека, в природе его ума. Так, ум человеческий склонен предполагать в вещах более порядка и единообразия, чем их находит в действительности: «в то время как многое в природе единично и совершенно не имеет себе подобия, он придумывает параллели, соответствия и отношения, которых нет». Далее, разуму свойственна особая инерция, в силу которой он с трудом уступает фактам, противоречащим сложившимся убеждениям. Вообще «уму человеческому постоянно свойственно то заблуждение, что он более поддаётся положительным доводам, чем отрицательным». Разум склонен более отзываться на эффекты, а не на малозаметные явления: «На разум человеческий больше всего действует то, что сразу и внезапно может его поразить… Обращаться же к далёким и разнородным доводам, посредством которых аксиомы испытываются, как бы на огне, ум вообще не склонен и неспособен, пока этого не предпишут ему суровые законы и сильная власть».

Мешает также «жадность» человеческого разума, не позволяющая ему остановиться и влекущая его всё дальше и дальше - «к конечным причинам, которые имеют своим источником скорее природу человека, нежели природу вселенной». Личные вкусы и желания также препятствуют познанию истины. «Человек скорее верит в истинность того, что предпочитает». Но более всего в деле познания истины вредит косность, несовершенство чувств. «Остаются скрытыми более тонкие перемещения частиц в твёрдых телах». Наконец, «ум по природе своей стремится к отвлечённому и текучее мыслит, как постоянное».

«Призраки Пещеры» обусловлены индивидуальными особенностями человека, его воспитанием, привычками, его «пещерой». Они заключаются в односторонности отдельных умов. Одни «склонны к почитанию древности, другие охвачены любовью к восприятию нового. Но немногие могут соблюсти такую меру, чтобы и не отбрасывать то, что правильно положено древними, и не пренебречь тем, что правильно принесено новыми». Одни мыслят природу и тела синтетически, другие - аналитически. «Эти созерцания должны чередоваться и сменять друг друга с тем, чтобы разум сделался одновременно проницательным и восприимчивым».

«Призраки Рынка» обусловлены общественной жизнью, неправильным словоупотреблением. «Плохое и нелепое установление слов удивительным образом осаждает разум. Большая же часть слов имеет своим источником обычное мнение и разделяет вещи по линиям, наиболее очевидным для разума толпы. Когда же более острый разум и более прилежное наблюдение хотят пересмотреть эти линии, чтобы они более соответствовали природе, слова становятся помехой. Отсюда и получается, что громкие и торжественные диспуты учёных часто превращаются в споры относительно слов и имён, а благоразумнее было бы (согласно обычаю и мудрости математиков) с них начать для того, чтобы посредством определений привести в порядок».

«Призраки Театра» - «не врождены и не проникают в разум тайно, а открыто передаются и воспринимаются из вымышленных теорий и их превратных законов доказательств». Существо этих «призраков» - ослепление ложными теориями, предвзятыми гипотезами и мнениями. Бэкон расчленяет заблуждения этого тина на три: софистику, эмпирику и суеверие. К первой группе относятся философы (к ним Бэкон причисляет и Аристотеля), которые из тривиальных фактов силою размышления хотят получить все выводы. Другие вращаются в кругу ограниченных опытов и из них выводят свою философию, подгоняя под неё всё. И, наконец, третий род философов, которые под влиянием веры и почитания примешивают философии богословие и предания.

Этот меткий и тонкий анализ трудностей мыслительной работы не утратил своего значения и по настоящее время.

Бэкон - этот «родоначальник английского материализма» - из своего анализа природы человеческих заблуждений отнюдь не делает пессимистического вывода о невозможности познания объективной действительности. Наоборот, «мы строим в человеческом разуме образец мира таким, каков он оказывается, а не таким, как подскажет каждому его мышление», - говорит он. В возможности построения такого правильного образца мира нас убеждают практические результаты науки. Но он предостерегает и от узкого практицизма, говоря, что наука нуждается не столько в «плодоносных», сколько в «светоносных» опытах. С надёжной помощью метода разум способен открывать истинные «формы» природы, т. е. законы, управляющие течением явлений.

Каковы же основания этого метода?

В основу познания Бэкон кладёт опыт и именно опыт, а не первичное наблюдение. «Подобно тому, как и в гражданских делах, дарование каждого и скрытые черты души и душевных движений лучше обнаруживаются тогда, когда человек подвержен невзгодам, чем в другое время, таким же образом и скрытое в природе более открывается, когда оно подвергается воздействию механических искусств, чем тогда, когда оно идёт своим чередом». Опыт должен быть подвергнут рациональной обработке.

Те, кто занимались науками, были или эмпириками, или догматиками. Эмпирики, подобно муравью, только собирают и пользуются собранным. Рационалисты, подобно пауку, из самих себя создают ткань. Пчела же избирает средний способ, она извлекает материал из цветов сада и поля, но располагает и изменяет его собственным уменьем. Не отличается от этого и подлинное дело философии. Ибо она не основывается только или преимущественно на силах ума и не откладывает в сознание нетронутым материал, извлекаемый из естественной истории и из механических опытов, но изменяет его и перерабатывает в разуме. Итак, следует возложить добрую надежду на более тесный и нерушимый (чего до сих пор не было) союз этих способностей опыта и рассудка».

«Союз опыта и рассудка» - таков исходный пункт методологии Бэкона. Разум должен очищать опыт и извлекать из него плоды в виде законов природы, или, как выражается Бэкон, «форм». Этот процесс совершается индукцией. Разум не должен воспарять от частных фактов к общим всеобъемлющим законам, из которых потом дедуктивным путём получались бы следствия. Наоборот, «человеческому разуму надо придать не крылья, а скорее свинец и тяжести, чтобы они сдерживали всякий прыжок и полёт». «Для наук… следует ожидать добра только тогда, когда мы будем восходить по истинной лестнице, по непрерывным, а не развёрстным и перемежающимся ступеням - от частностей к меньшим аксиомам и затем - к средним, одна выше другой, и, наконец, к самым общим. Ибо самые низкие аксиомы немногим отличаются от голого опыта. Высшие же и самые общие аксиомы (какие у нас имеются) умозрительны и отвлечённы и у них нет ничего твёрдого. Средние же аксиомы истинны, твёрды и жизненны, от них зависят человеческие дела и судьбы. А над ними, наконец, расположены наиболее общие аксиомы, не отвлеченные, но правильно ограниченные этими средними аксиомами».

Процесс наведения или индукции этих средних аксиом не заключается в простом перечислении. Из того, что тот или иной факт станет повторяться в n случаях, ещё не следует, что он повторяется и в n + 1-ом случае. Индукция - это более сложный аналитический процесс: «должно разделять природу посредством должных разграничений и исключений».

Основным критерием правильности полученного результата будет практика, тот же опыт. «Наш путь и наш метод… состоит в следующем: мы извлекаем не практику из практики и опыт из опытов (как эмпирики), а причины и аксиомы из практики и опытов, и из причин и аксиом - снова практику и опыты, как верные Истолкователи Природы».

«Истина и полезность суть… совершенно одни и те же вещи. Сама же практика должна цениться больше, как залог истины, а не из-за жизненных благ».

Эти положения Бэкона стали краеугольными камнями здания новой науки. Однако Бэкон не сумел должным образом понять диалектику движения понятий и попытался чисто механически анализировать этот процесс. Правильно указав, что индукция заключается не в простом перечислении, он сам пошёл по пути перечисления возможных групп фактов, или, как он выражался, «указующих примеров», помогающих разуму в его аналитической работе. Было бы утомительно перечислять все эти двадцать четыре группы. «Преимущественных примеров» Бэкона с их цветистыми названиями. Отметим, что одно из этих названий «Примеры креста» под латинским именем «experimenturn crusic» прочно вошло в науку со времени Ньютона. Так называются теперь решающие опыты, позволяющие выбрать между двумя борющимися теориями одну, более адэкватную фактам. Бэкон считал возможным обучить любой ум процессу научной индукция и расписать этот процесс по таблицам. Сначала, по Бэкону, надо свети все факты, с которых фигурирует изучаемое явление («Таблица положительных инстанций»). Затем надо подыскать аналогичные факты, в которых данное явление отсутствует («Таблица отрицательных инстанций»). Сопоставлением таких таблиц будут исключены те факты, которые являются не существенными для данного явления, ибо оно может происходить без них, как показывает таблица отрицательных инстанций. Затем составляется таблица сравнений, показывающая, какую роль играет усиление одного фактора для данного явления. В результате такого анализа получается искомая «форма».