Массовые забастовки промышленных рабочих. Самые крупномасштабные забастовки рабочих в XX веке

Смотрите также:

(1850-1917 гг.)

Эксплуатация труда и присвоение прибавочного продукта трудящихся масс господствующими классами - это вполне закономерные процессы для всех классовых хозяйственных формаций. Столь же закономерно для них и противодействие трудящихся этой эксплуатации, хотя формы развивающейся на этой почве классовой борьбы весьма различны на разных этапах хозяйственного развития. На кульминационных вершинах классовая борьба проявляется в столь активных формах, как, скажем, восстание рабов, поднятое Спартаком в рабовладельческом Риме, или крестьянские войны в эпоху феодализма, подобные грозным восстаниям времен Степана Разина и Емельяна Пугачева в крепостной России, или, наконец, как вооруженное восстание московского пролетариата в 1905 г. Такие острые формы классовой борьбы эксплуатируемых народных масс оставляют глубочайшие следы в истории, несмотря даже на то, что шансы их на успех в борьбе с гораздо более организованным и лучше вооруженным врагом невелики. Но между восстаниями протекают столетия, а классовая эксплуатация не прекращается ни на час. И повседневный отпор ей не может проявляться в столь острых формах.

Однако б арсенале повседневной борьбы трудящихся против эксплуататоров имеются и другие формы классового сопротивления, гораздо более пассивные, но все же в известных условиях достаточно эффективные. Рабы спасались от своих господ только бегством. Крепостные тоже широко пользовались при всякой возможности этим спасительным средством. н, скажем, в уральских вотчинах Строганова в 1715 г. при наличии 44643 ревизских душ крестьян недосчитывалось 33235 душ мужского пола «в бегах и в мире скитающихся». В бегах спасалось здесь, стало быть, свыше 42% всего состава его вотчин. Но это легко удавалось сделать на таких удаленных окраинах страны, как Урал. А в центре крепостные, если не могли сбежать, то, экономя свой труд для своего надела, отдавали на барщине лишь предельный минимум своего подневольного труда. И с полным сознанием своей правоты они, по свидетельству Радищева, признавались ему, что даже «грешно» бы было так же работать на барина, как они работали в своем личном хозяйстве. На первый взгляд такой убежденный саботаж крепостного хозяйства помещиков как будто слишком слабое оружие против могущественных феодалов. Но если вдуматься поглубже, то его роль в падении феодализма имела решающее значение. Ведь он автоматически тормозил потенции феодализма.

У пролетариев нет своего надела. Они работают чужими средствами производства, умножая их в чужих интересах. Но чем быстрее растут и сосредоточиваются в больших массах эти средства производства, превращаясь в капиталы буржуазии, тем теснее сплачиваются в большие, все более организованные и сознательные коллективы рабочие, обслуживающие эти средства производства своим наемным трудом. А вместе с тем становится все более действительным важнейшее защитное оружие пролетариата - коллективный сговор, именуемый «стачкой», и прекращение работы, т. е. забастовка. Стоит лишь овладеть этим оружием в современных условиях по-настоящему, и пролетариат становится решающей силой. Рабочим не нужно никуда бежать от своих эксплуататоров. Им достаточно, оставаясь у своих орудий труда, лишь дружно скрестить на груди свои мозолистые руки и вздохнуть полной грудью. И это сразу остановит все машины и дезорганизует все возможности даже сильнейшего врага.

Легко себе представить такую картину. Всеобщая забастовка. В карманы буржуазии уже не льются потоки процентов и дивидендов, но с каждым днем умножаются неустойки, убытки от простоя дорогих машин и скоропортящихся материалов. И мало того, остановился весь транспорт и прекратился привоз из деревни в крупные центры всех жизненных припасов, на работают водопровод, почта и телеграф, телефон и радио, нет газет, погас электрический свет. В панике жандармы и полиция. Волнуется военное начальство за спокойствие в казармах. Теряют головы обезвреженные министры, не имея никакой возможности даже вызвать из гаража свои машины. А на заводах уже идут выборы в Совет рабочих депутатов - это новое правительство пролетарской диктатуры.

Но не сразу и пролетариат выковывает для себя столь мощное классовое оружие. Сначала забастовочное движение развивается крайне туго. Стачка рассматривается как ужаснейшее преступление не только против хозяина, но вместе с тем против царя и бога. Забастовщиков преследуют, сажают в тюрьмы, заковывают в кандалы, отправляют на каторгу, ссылают. И это служит хорошей школой не только экономического, но и политического воспитания рабочих масс. А система высылок на родину и в разные самые дальние от столицы края наиболее упорных забастовщиков распространяет их опыт по всей стране. Еще не написана история рабочего движения в нашей стране, хотя уже собран и опубликован богатейший архивный материал на эту тему. Но хочется все же предложить читателю хотя бы самый краткий обзор забастовочного движения в капиталистической России. Без него нельзя и представить себе развития капитализма с промышленным переворотом, периодическими кризисами и всеми прочими закономерными следствиями этого развития.

Отдельные забастовки и рабочие волнения имели место и в эпоху феодализма, в мануфактурный период развития капиталистической промышленности. И в соревновании мануфактур с вольнонаемным и подневольным трудом они, несомненно, сыграли положительную роль. Невыгодность подневольного труда усугублялась непрерывными волнениями рабочих на посессионных мануфактурах из-за много более низкой на них оплаты труда. И это ускоряло ликвидацию таких мануфактур или перестройку их в фабрики с вольнонаемным трудом.

Однако о рабочих волнениях дореформенной эпохи у нас, к сожалению, еще очень мало подытожено конкретных данных. Ценную сводку таких данных о коллективных выступлениях рабочих перед реформой 1861 г. дает, например, Р. Е. Рутман в своей «Хронике рабочего движения», но и она охватывает лишь события с 1850 по 1860 г. В этой сводке, по опубликованным и архивным источникам, приводится перечень 329 выступлений рабочих, включая и коллективные их жалобы в различные инстанции. Отбирая из этого перечня лишь такие конфликты, в которых рабочие не ограничивались одной лишь подачей жалоб, мы подсчитали по годам и видам число этих конфликтов и общее число учтенных в них участников, а там, где оно не было дано, попытались учесть его хотя бы приблизительно по средним нормам участия рабочих во всех известных нам случаях. Результаты этих подсчетов даны в табл. 1.

Максимум конфликтов падает в этой сводке на, 1857 кризисный год: всего 45, в том числе 21 без данных о числе участников; максимум участников - на последний перед реформой год. Из числа учтенных участников движения на 1851–1855 гг. приходилось 6642 рабочих, а на следующее пятилетие уже 25702, т. е. почти в 4 раза больше. Главнейшими причинами этих конфликтов были вообще «тяжелые условия труда», что прежде всего отмечается в 38 случаях волнений, в частности «низкая оплата труда» с требованиями ее повысить вызвала 51 случай, частые задержки в оплате труда, на месяцы и даже на целый год и неправильные расчеты - 36 случаев, чрезмерные штрафы и высокие вычеты даже за дни болезни - 15 случаев, недостаточный отпуск провианта, гнилая мука, плохая пища - 19 случаев, повышение и без того непосильных уроков труда -И случаев, шипение праздничного отдыха - 6 случаев. Отмечалась в ряде жалоб рабочих и эксплуатация детей и женщин, а также необеспеченность престарелых рабочих. Но особенно показательны для предреформенных лет решительные протесты рабочих против «притеснений» своих управителей - 39 случаев, «жестокого обращения» - 24 случая и незаконного «закрепощения» заводских рабочих - 13 случаев, а также против принуждения женщин заводского населения обслуживать на домашних работах своих заводовладельцев.

С появлением первых слухов о «скорой воле» волнения рабочих заметно участились. Среди них меньше всего было вполне организованных стачек, подобных выступлению 230 суконщиков Симбирской губернии, которые упорной забастовкой добивались уплаты хозяевами не только всей задолженности им по зарплате за проработанное время, но и за все дни 461стачки по день расчета (с 11 июня 1856 г. по август месяц). Чаще дело кончалось простым уходом с работы или даже массовым бегством рабочих с места производств. В ряде случаев рабочие бежали с целью поступления на военную службу (в 1854 г. свыше 400) и такой ценой добывали себе свободу, а когда прошел слух про волю, такие самовольные уходы и массовые побеги умножились и в шнадежде на скорое освобождение. За 1857-1860 гг. только по 7 таким оказиям ушло с работы свыше 3500 рабочих, не считая железоделательных заводов князя Голицына Пермской губ., где в ожидании манифеста о воле еще в 1858 г. волнения охватили 15 тыс. заводских крестьян.

Каждое из таких массовых рабочих выступлений, именуемых «беспорядками», представлялось, конечно, совершенно нетерпимым в условиях феодального режима. На помощь заводчикам спешили жандармы, полиция, а нередко и вооруженная военная сила. На головы рабочих обрушивались тяжкие репрессии. Их вожаки все чаще подвергались арестам, заполняли тюрьмы, шли на каторгу. Но и перебои в производстве становились все чаще и тягостнее. «Порядок» восстанавливался в одном месте только для того, чтобы подвергнуться нарушениям в двух-трех других. И старый порядок, столь неразлучный с расширенным воспроизводством все более опасных режиму «беспорядков», уступил наконец с 1861 г. свое место новой эпохе половинчатых реформ сверху.

Но и после 1861 г. заводы, обеспеченные до реформы даже в избытке подневольным трудом, работали с большими перебоями, главным образом из-за низкой оплаты труда. Так, на Каменском заводе в 1862 г. домна работала всего 145 дней из-за ухода «хороших мастеров» и недожога угля. Сокращение производства «от уменьшения числа рабочих, не изъявивших желания продолжать заводские работы по увольнении от обязательной службы», имело место и на других заводах. Двухмесячная остановка произошла, например, на Нижие-Уфалейском заводе, где рабочие «подали первый пример самовольной выдувки домны». Два месяца простояли домны я на Нижне-Сергинском заводе в 1862 г., где рабочие разошлись «в надежде найти более выгодные платы». В Пермском округе рабочие тоже два месяца не выходили на работы. А в Алапаевском округе «заводы не действовали в течение семи месяцев», что объяснялось заводоуправлением «тревожным состоянием людей при переходе от обязательного труда к вольному», а по существу было стихийной их забастовкой. Едва ли, однако, такие забастовки вошли в далеко не полный их учет за пореформенный период.

По сводке А. М. Панкратовой, использовавшей многотомные сборники архивных документов по рабочему движению, и другим источникам мы располагаем такими итогами забастовочного движения в России за 1861–1884 гг. (табл.2).

Рабочие «волнения», подсчитанные в табл. 2, можно рассматривать как конфликты, которые лишь благодаря попечительному вмешательству начальства, жандармов, а нередко и значительных воинских команд не завершились настоящими забастовками. На некоторых из охваченных ими заводов имели место и прекращение работ, отказы от работы в праздничные дни, требование повышения зарплаты и др. Но в большинстве случаев дело кончалось арестами «зачинщиков», судом и расправой и в лучшем случае розгами и высылкой. Стачки срывались, но уроки, преподанные царскими слугами рабочим, не пропадали. Сознание того, что и царское правительство, и все его слуги становятся всегда на сторону хозяев и отстаивают их интересы против рабочих, росло и ширилось, подготовляя почву для перехода от экономических конфликтов с отдельными хозяевами к более широкой политической борьбе. Жандармы каждую стачку готовы были рассматривать как бунт, но их действия сами расширяли число таких «бунтов».

Уже чтение манифеста 19 февраля 1861 г. об освобождении крестьян оказало свое воздействие на рабочих. И когда в апреле того же года на Людиновском заводе Мальцева исправник попытался наказать одного рабочего розгами, то рабочие завода, окружив исправника, не допустили этой расправы, а в ответ на аресты «зачинщиков» этой акции мастеровые завода прекратили работу и потребовали от исправника, чтобы он немедленно освободил арестованных или «их всех посадил бы».

Этим благородным актом пролетарской солидарности и открывается в сугдности новая эра рабочего движения в освобожденной от крепостного гнета России.

В те годы, однако, такие забастовки были еще большой редкостью. И сам заводчик, генерал Мальцев, остановку работ и порчу машин на одном из своих заводов приписывал как раз не гнусным действиям исправника, а чтению царского манифеста на его заводах, которое он объявил «вредным, неправильным и неудобным». Бывает же, что от страха и небо покажется с овчинку. А рабочая солидарность страшнее всего эксплуататорам труда. Не мудрено, что и «высочайший манифест» с перепугу может сойти в такой оказии за опасную прокламацию.

Удивляться тому, что всякие проявления активности рабочего класса вызывали невольный трепет в рядах его классовых врагов, не приходится. Этому содействовали и западная история рабочего движения со столь яркими его взлетами, как Парижская коммуна 1871 г., и собственный опыт русских фабрикантов со всей охраняющей их интересы полицейской ратью. Российский рабочий класс начал формироваться одновременно с русской буржуазией еще задолго до падения крепостного права. Но к 1861 г., после того как у нас в основном уже завершилась промышленная революция, промышленный пролетариат, насчитывая в своих рядах свыше 800 тыс. рабочих, представлял собой уже достаточно внушительную силу. Ему недоставало еще социалистической зрелости в сознании своих исторических задач, но и продвигаясь ощупью к их решению в повседневной классовой борьбе с буржуазией, это был уже, несомненно, вполне оформившийся класс.

Не считаться с этим очень весомым фактом в повседневной хозяйственной практике и политике не могли, конечно, даже самые лютые враги пролетариата. Но в теории они очень долго попросту замалчивали так называемый рабочпй вопрос, отрицая даже самое существование пролетариата в России. В 1870 г. в стачках на 17 крупных предприятиях участвовало свыше десятка тысяч забастовщиков. Факт - достаточно осязательный. И тем не менее на съезде фабрикантов в том же 1870 г. один из ораторов, Мясоедов, доказывал «полную невозможность в России борьбы труда и капитала», и в частности сделал такой утешительный вывод: У нас нет пролетариата, что составляет предмет зависти всех иностранных государств . Призрак коммунизма, бродивший по Европе, начинал уже тем временем обретать плоть и кровь в Парижской коммуне 1871 г. И хоть там этот призрак был потоплен в собственной крови коммунаров, он не давал спокойно спать стражам «порядка» даже в далекой России.

Число забастовок, несмотря на все усилия этих стражей в борьбе с ними, неудержимо росло высокими темпами. В годы кризисов и депрессий забастовки носили по преимуществу оборонительный характер, а в годы подъема - наступательный, бастующие чаще всего требовали повышения оплаты труда. Росло и число участников этих забастовок и волнений, даже в условиях неблагоприятной конъюнктуры. Правда, число их в ряде случаев осталось неизвестным, но, исходя из среднего числа участников на одну забастовку по всем случаям, где оно дано, и распространяя эти средние на все известные нам случаи за ряд лет, мы получим следующие итоги (табл. 3).

Как видим, забастовки и волнения, учтенные в данной сводке, охватывали в общем очень крупные фабрики и заводы. Возможно, впрочем, что известная часть волнений на мелких предприятиях, урегулированная мирным путем, без участия полиции, и не попала в общий их учет. Но и без них мы имеем дело уже с массовым движением, насчитывающим десятки и сотни тысяч участников. Во всяком случае в темпах своего роста оно намного опережало общий рост промышленного пролетариата в стране.

Особенно крупный скачок в числе стачек и забастовщиков начинается с 70-х годов. Растет, по-видимому, и классовое сознание. Один из жандармских офицеров в августе 1871 г. так рапортовал своему начальству о настроениях обследованных им строителей одной из железных дорог: Общий ропот и недоверие слышатся везде . Один из уездных исправников, объясняя московскому губернатору князю Ливену в донесении от 15 июля того же года, почему участились стачки и почти повсеместно все рабочие проявляют сильную наклонность под разными предлогами бросать фабрики и заведения, привел прежде всего такое соображение: В прежнее время удерживал их страх быстрого разбирательства на месте и полицейской расправы, с парализованием же полицейской власти - жаловался он, намекая на результаты судебной реформы, - начали появляться стачки. Обращая внимание губернатора на «бедную, пьяную и неразвитую жизнь нашего рабочего класса», просвещенный исправник в то же время утверждал, что у нас собственно фабричного или заводского класса нет , поскольку эти рабочие выделяются из хлебопашцев-крестьян , почему они всякое лето уходят, бросая фабрики, к себе в деревню.

Очень любопытно, что эта убогая идейка уездного исправника тотчас же была использована и московским губернатором князем Ливеком в его записке от 24 ноября того же 1871 г. министру внутренних дел Тимашеву. В этой записке, составленной по поводу двух июльских стачек в Московском уезде, Ливен прежде всего сообщает, что «зачинщики» немедленно были арестованы полицией без всяких судебных проволочек. Но ломимо этого в ней сообщается о рабочих кружках и толках в кабачках и на свободе о том, что: а) фабриканты живут потом рабочих; б) они богатеют, разоряя рабочего; в)благодаря им, держащим всю торговлю в своих руках, рабочий волею-неволею должен работать исключительно на них; г) не будь их, рабочим легко бы самим сделаться мастерами; д) что, следовательно, ввиду такой несправедливости недурно бы разорить фабрикантов, выжигая их фабрики и машины. Конечно, из самодельных «толков» этого рода видно, что рабочие и сами уже пытались во многом разобраться. Но из пунктов гид совершенно ясно, что в их домыслах еще и не пахло социалистической теорией. Тем не менее мудрый губернатор тотчас же удостоверил, что эти толки навеяны извне, с Запада, и что в них содержится вкратце сжатый свод главных оснований социалистического рабочего катехизиса. И вот этот сиятельный бюрократ, для которого русские рабочие были только «грубой, развратной и разгульной массой», находит, однако, что в России «рабочему вопросу не пробил еще час». Его вывод очень категоричен: Вопрос антагонизма владельцев и людей, лишенных всякого имущества, не является еще у нас вопросом насущным; пролетариата у нас нет .

Эта полицейская мудрость пыталась пролить успокоительный бальзам в сферах, обеспокоенных забастовочным движением. Стачки налицо, но пролетариата нет, гласила эта убогая мудрость, значит, «владельцам» капитала у нас еще не грозят такие опасности, как, скажем, Парижская коммуна. Но этот бальзам не мог устранить ни антагонизма между трудом и капиталом, ни всех его проявлений в растущем рабочем движении.

Очень поучительно, что не только явные враги народа, подобные сиятельному московскому губернатору, по и чуть ли не все «народники» во главе со своим лидером Н. К. Михайловским, тоже очень долго, вплоть до 90-х годов прошлого века, оспаривали факт развития капитализма в нашей стране, а сам Михайловский утверждал вопреки фактам, что в России еще надо создать пролетариат, что в России нет пролетариата, и тем самым вызвал достойную отповедь со стороны В. И. Ленина. Слепота народников в этом памятном их споре с марксистами объясняется, конечно, прежде всего тем, что все их внимание было обращено к деревне и рабочим вопросом они меньше всего интересовались. Но любопытно, что н доныне еще находятся историки, которые утверждают, что «складывание пролетариата как «класса в себе» и его конституирование в «класс для себя» на почве соединения с социализмом в истории русского пролетариата почти совпали , и относят этот момент к концу XIX - началу XX вв.

Если согласиться с этими мнениями и признать, что до конца XIX в. в России еще не сформировался пролетариат даже на первом досоциалистическом этапе его развития, когда господство капитала создает для него одинаковое положение и общие интересы и он в борьбе сплачивается и конституируется как класс, противостоящий классу капиталистов, то придется признать и все вытекающие отсюда выводы. Если пролетариат как класс сформировался в России только к концу века и, стало быть, его заведомо не было в 70-х и 80-х годах, то не было, значит, у нас в эти годы я крупной буржуазии, ибо оба эти класса создаются одновременно уже в результате промышленного переворота. Но если у нас не было этих классов, то не могло быть и классовой борьбы между ними. Да и развитие капитализма при отсутствии их немыслимо. Значит в споре народников с марксистами по этому вопросу следует признать правыми народников? Но в таком случае и отрицавшие наличие пролетариата в России 70-х годов господа Ливены и Мясоедовы были тоже правы? А В. И. Ленин, высмеивавший по тому же поводу Михайловского, ошибался?

Но не проще ли признать ошибочной концепцию тех советских историков, которые, недостаточно считаясь с некоторыми историческими фактами, незаметно для себя скатываются на заведомо порочные и чуждые нам позиции?

Конечно, отрицать наличие борющегося пролетариата и замалчивать как некую постыдную болезнь буржуазного общества «рабочий вопрос» в полном его действии оказалось невозможно даже в царской России. Шила в мешке не утаишь. И рабочее движение даже на первом его этапе чисто экономических забастовок все чаще опровергало на практике фальшивые измышления Мясоедовых и Ливенов и близорукие теории народников. Уже в мае 1870 г. в результате крупной стачки на Невской бумагопрядильной фабрике в Петербурге (800 рабочих) судебный процесс над ее виновниками раскрыл такую жуткую картину эксплуатации труда и действительных виновников забастовки, что даже вся подцензурная пресса, несмотря на запреты писать о стачках, заговорила о появлении рабочего класса в стране. Дело было настолько скандальным, что по велению самого царя циркуляром от 6 июля 1870 г. предложено было всем губернаторам расправляться впредь с забастовщиками, не допуская дела до судебного разбирательства .

Такие рабочие забастовки, пока их можно было рассматривать как явление новое и довольно редкое, не мешали еще, как это было в том же 1870 г. на съезде фабрикантов, болтать о невозможности в России борьбы труда и капитала. Но борьба эта все сильнее и ярче разгоралась. И уже забастовка на крупнейшей в стране Кренгольмской мануфактуре близ Нарвы в августе-сентябре 1872 г. вновь приковала общее внимание все к тому же «рабочему вопросу». На мануфактуре эксплуатировалось самым беспощадным образом до 7000 рабочих, русских и эстонцев, в том числе до 1500 детей, работавших по 13-14 часов в сутки. Стачка была очень дружная и упорная. Арестованных товарищей рабочие освободили силой. Для ликвидации забастовки потребовался целый полк солдат. Сами жандармы признали, что в этой стачке не было ничего политического и что причиною всех беспорядков на Кренгольмской мануфактуре было полное бесправие фабричных рабочих и совершенный произвол фабричного начальства… Тем не менее подверглись жестоким репрессиям - вплоть до отправки в арестантские роты и на каторгу - только рабочие. Но в своей «записке» царю об этой забастовке III отделение, уже отнюдь не пытаясь отрицать наличие в России рабочего класса, отмечает даже высокую его сознательность. Рабочие, видимо, сознали, что завод… без них ничто,- с грустью докладывают царю свои выводы жандармы. Это сознание и породило в настоящее время тот дух единомыслия, который так часто стал проявляться между рабочими,- объясняют они царю. «Весьма грустно»,- вторит им Александр II собственноручной пометкой на том же документе.

Рабочее движение и социализм весьма долго не только за рубежом, но и в России за весь народнический период его эволюции развивались в основном самостоятельно. Но между ними никогда не было непроницаемых перегородок. И даже в первой после реформы стачке на Людиновском заводе в 1861 г. среди ее пострадавших «зачинщиков» было двое рабочих - Яков Дарочкин и Василий Вьюшкин, охваченных уже до того революционной пропагандой в тех или иных ранних народнических кружках. Заводили связи с рабочими еще революционные кружки Ишутина и «чайковцев» начиная с 60-х годов. Идеи социализма проникали в рабочую среду и через прифабричные воскресные школы в 1861–1862 гг. В 1871 г. шефу жандармов поступают сведения об организации революционных кружков «из рабочих» в Москве с целью организации стачек и бунта на легальной почве и тому подобных проектах. В 1873-1874 гг. велась революционная пропаганда среди рабочих Петербурга в кружках С. С. Синегуба и др. с участием в них А. В. Долгушина, Д. И. Клеменца, С. М. Кравчинского, П. А. Кропоткина, Софьи Перовской, Д. М. Рогачева, Л. Э. Шишко и др. Сходки рабочих собирались в квартирах рабочих Петра Алексеева, братьев Петерсонов. Участвовал и них и слесарь Виктор Павлович Обнорский. Все эти имена широко известны в истории революционного движения. Многие из них сложили свои головы в рядах героической партии «Народной Воли». Но участие их в рабочем движении было слишком эпизодическим и мимолетным, чтоб оставить в нем столь же глубокий след.

Тем не менее рабочее движение все чаще соприкасалось с социалистической идеологией. Так уже в 1875 г. в Одессе организуется «Южнорус ский союз рабочих» с задачей «пропаганды идей освобождения рабочих из-под гнета капитала и привилегированных классов». В союз, организованный Евгением Осиповичем Заславским, входили и связанные с ним кружки в Харькове, Ростове, Таганроге и Орле. В Одессе состояло в союзе до 300 членов. К концу года он был основательно разгромлен жандармами. Но ряд кружков в Одессе и Херсоне продолжал свою деятельность вплоть до 1881 г., причем в одном из них еще в 1878-1879 гг. мирно занимался обучением рабочих Андрей Желябов, в других - его друзья Фроленко, Колоткевич и Тригони, а с 1879 г. и «чернопередельцы» Аксельрод и Стефанович. Вместе с тем в документах III отделения мы находим многочисленные сообщения за 1875 г. о распространении запрещенной литературы и революционной пропаганды среди рабочих на фабриках Москвы, Иваново-Вознесенска и Петербурга с активным участием в ней самых передовых рабочих - Петра Алексеева, Семена Агапова и др. В 1876 г. можно отметить уже первую политическую демонстрацию на Казанской площади в Петербурге с участием рабочих, на которой выступал с речью Г. В. Плеханов. А в 1878 г. в Петербурге возник «Северный союз русских рабочих», в программе которого уже значилось, что по своим задачам он примыкает к оотгаал-демократическим рабочим партиям Запада, хотя и эта программа была еще не совсем свободна от политической незрелости народнических влияний.

За десятилетие 1875-1884 гг. мы насчитали 242 забастовки и 112 волнений с общим числом участников до 215 тыс. За следующее десятилетие мы наблюдаем дальнейший рост рабочего движения (табл. 4). В приведенной таблице недоучтено из-за отсутствия данных число участников по 83 забастовкам и 106 волнениям. Среднее число участников по остальным - 866 на одну стачку и 690 на одно волнение, что с распространением этих средних на все случаи дает по всем учтенным забастовкам и волнениям 280 + 144 = 424 тыс. участников. Это почти вдвое больше их итога за 1875-1884 гг. Но росло не только количество, но и сознательность забастовщиков.

Уже с первой же за этот период забастовки в январе 1885 г. на Никольской мануфактуре Морозова в Орехове-Зуеве открывается новый этап рабочего движения. Эта грандиозная забастовка (до 8000 рабочих) в атмосфере политической реакции, наступившей после цареубийства 1 марта 1881 г. и полного разгрома партии «Народной Воли», всколыхнула всю страну. Правительство, считавшее все силы революционного движения окончательно подавленными, было крайне встревожено. Новому царю Александру III сразу же померещилось возрождение старой, но еще не забытой опасности. Стачка началась 7 января, но уже на другой день сам царь на докладе о ней министра внутренних дел Д. Толстого обнаружил свои чувства в следующей резолюции: «Я очень боюсь, что это дело анархистов»,- писал струсивший царь, имея в виду под этим именем, конечно, бесстрашных деятелей «Народной Воли». Но опасность была гораздо больше, чем он думал.

Во главе стачки оказался не террорист, а один из испытанных уже в забастовочном движении деятель «Северного союза русских рабочих», ткач Петр Монсеенко. И опасность для царского режима и всей буржуазии вырастала как раз из того факта, что революционное движение становилось все более массовым и классовым движением пролетариата. Морозовская стачка была только первым серьезным, но довольно показательным шагом на этом пути. Начатая в условиях промышленной депрессии и застоя, она отразила самые крайние формы эксплуатации труда методами совершенно бесконтрольного штрафования рабочих в пользу хозяев со снижением этим способом уже и без того сниженной оплаты труда на десятки процентов. На помощь хозяевам были брошены войска, до 300 рабочих было арестовано, свыше 800 выслано на родину. На суде, с участием присяжных, «зачинщикам» забастовки было предъявлено обвинение по ста одному пунктам. Но вскрытая на суде система эксплуатации была так отвратительна, общественное сочувствие рабочим столь очевидно, что брошенные на скамью подсудимых рабочие по всем пунктам были судом оправданы.

Экономическая рабочая Лачка стала в этих условиях большим политическим событием. Вызванный ею закон о штрафах от 3 июня 1886 г., запретивший их обращать в пользу предпринимателей, и учреждение фабричной инспекции были уже реальной победой рабочего класса, ибо действие и\ распространялось на все, подчиненные фабричной инспекции, фабрики и заводы. Это значение морозовской стачки особо было подчеркнуто реакционной печатью того времени. Негодуя по поводу оправдания забастовщиков судом присяжных в г. Владимире по всем 101 пунктам, известнейший реакционер М. Н. Катков с издевкой над этим приговором писал в «Московских Ведомостях»: Вчера в старом богоспасаемом граде Владимире раздался сто один салютационный выстрел в честь показавшегося на Руси рабочего вопроса. Итак, да здравствует рабочий вопрос!…

В сущности говоря, Катков сильно запоздал с этим открытием. Его признание свидетельствовало лишь о том, что значение рабочего вопроса в России становится очевидным даже слепым от рождения мракобесам. Но столь очевидные успехи рабочего движения привлекали к себе внимание не только врагов, но и друзей. Неудачи народников в их пропаганде социалистических идей в русской деревне привели уже многих из них к полному разочарованию и пересмотру своей идеология. Как известно, за границей уже в 1883 г. из таких вчерашних народников образовалась первая социал-демократическая «Группа освобождения Труда» во главе с Г. В. Плехановым, который еще до своей вынужденной эмиграции за границу сам принимал активное участие в руководстве одной из стачек в России. В декабре 1883 г. возникла, по инициативе Д. Н. Благоева, первая марксистская организация в Петербурге, охватившая в 14 рабочих кружках до 100-150 рабочих. В январе и июле 1885 г. эта организация выпустила два номера подпольной социал-демократической газеты «Рабочий», появление которой, как и Морозовская забастовка, было целым событием в революционных кругах столицы. С тех пор мы наблюдаем немало социал-демократических групп, ведущих пропаганду в рабочей среде (группы Павла Точисского в 1885–1886 гг. и М. И. Бруснева в 1889–1893 гг. в Петербурге, Н. Е. Федосеева в Казани и много других в Нижнем Новгороде, Туле, Иваново-Вознесенске, Харькове, Минске и Вильно, Риге, Либаве, Тифлисе и т. д.).

Весь этот период, однако, все эти кружки представляли еще рассыпанную храмину. В них многие рабочие уже приобщились к социализму, но рабочее движение развивалось еще само по себе, вне всякой организационной связи с социал-демократическими ячейками и во всяком случае без социалистического им руководства. В. И. Ленин рассматривает весь этот период, вплоть до 1895 г., как период теоретического основания социал-демократии и «утробного» ее развития. Лишь с образованием в 1895 г. «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» в Петербурге, а затем и в других городах, внесение в рабочее движение социалистического сознания стало делать все более заметные успехи. От замкнутой в кружках социалистической пропаганды партийные круги перешли к активной агитации и прямому воздействию на ход рабочего движения. И это сразу сказалось на самом характере социал-демократического рабочего движения.

Для самого сжатого его обозрения достаточно привести следующую картину забастовочного движения в России с 1895 г. до Великой Октябрьской революции 1917 г. (табл. 5).

Таблица эта, составленная по официальным данным фабричной инспекции, не охватывает горнозаводской промышленности, не учитывает массовых забастовок железнодорожников 1905 и 1917 гг. и вообще едва ли отличается достаточной полнотой учета,. И все же она поражает небывалым ростом забастовочного движения за весь этот период по сравнению с предшествующими годами. Если за 1885-1894 гг. насчитывалось всего 324 слу- чая забастовок, то за 1895-1904 гг. их было уже 1715 по числу заведений, охваченных стачками, т. е. в 5,3 раза больше, а за 1905-1914 гг. - уже 33572, т. е. еще раз в 20 больше предшествующего десятилетия. Характерно, что в этот период впервые появляются забастовки с политическими требованиями и что число таких забастовок (возрастает еще более поразительными темпами: со 178 за 1895-1904 гг. до 21419 за следующее десятилетие, т. е. увеличивается в 120 раз. Но самое поразительное это те пиковые взлеты числа забастовок и забастовщиков, какими отмечены 1905 и 1917 революционные годы, за которые число политических забастовок превышает в два-три раза число экономических при общем росте тех и других. Этот рост рабочего движения в гармонических сочетаниях экономической и политической борьбы пролетариата лучше всего свидетельствует и о росте партийного влияния на его формы и о том, что оно в полном смысле этого слова было социально-демократическим .

Эти красноречивые факты и цифры представляют живейший интерес и наталкивают на чрезвычайно поучительные выводы. Охватывая весь период идеологической подготовки великой русской революции с первых робких итогов нашего рабочего движения вплоть до октября 1917 г., они заключают в себе богатейшие материалы для ответа на один весьма неясный и трудный вопрос: почему мы первые в мире оказались у врат социализма?

Россия одна из наиболее отсталых в культурном отношении стран Европы. Это страна земледельческая по преимуществу. Индустриальный пролетариат составлял в ней ничтожное меньшинство трудящегося населения страны. И все же этот пролетариат, будучи количественно в несколько раз слабее пролетариата Германии, Англии или Америки, оказался первым у врат социализма. Он первый решительно взял власть в свои руки и вот уже почти полвека так крепко дер^кит ее, что вышибить у него ее не могут все силы мирового империализма.

Как же объясняется эта на первый взгляд столь парадоксальная загадка?

Некоторыми говорилось о том, что именно наша отсталость и объясняет, почему мы впервые не выдержали тяжести империалистической войны. Наша истомленная войной страна накопила к решительному моменту слишком много оснований для недовольства режимом, подвергшим ее столь тяжелым испытаниям. И самый режим этот, опиравшейся на слишком слабый экономический базис, был настолько расшатан мировой войной, что распался под первым же натиском революционной волны.

Такое объяснение годилось бы еще, пожалуй, да и то с грехом пополам, для февральской революции. С грехом пополам, ибо и февральскую революцию оно объясняет лишь наполовину. Царский режим неизбежно должен был пасть. Но под чьими ударами?

Легче всего он мог пасть жертвой своей собственной неспособности, под ударами одного из назревших уже военно-патриотических заговоров. Его могла принудить к капитуляции и какая-нибудь новая волна народнического терроризма, выступающего с револьвером и бомбой в руках, опираясь на поддержку радикальной интеллигенции и сочувствие своей уравнительной идеологии широких крестьянских масс. В обстановке всеобщего презрения его могли рано или поздно свалить даже иерихонские трубы Родичевых, Маклаковых и тому подобных думских трубадуров нашей либеральной демократии. Возможно, что этот жалкий старый режим мог спасовать в конце концов даже перед ослиной челюстью какого-нибудь Гучкова в роли нового горе-Самсона фрондирующей отечественной буржуазии.

Но почему же все эти весьма разнообразные возможности были предупреждены и исключены одним стихийным взмахом массовой пролетарской забастовки? Крестьянским характером страны и нашей индустриальной отсталостью этот факт во всяком случае не объясняется.

В самом деле, почему в отсталой крестьянской стране революционный пролетариат но только нашел в себе достаточно сил, чтобы опрокинуть подгнивший царский режим, но и так сказочно быстро - в одно лето - созрел для того, чтобы, свергнув гнет буржуазии, самому стать у власти? И почему эта власть так легко и так неотвратимо естественно, как созревший плод, пала к его ногам? И почему он оказался в силах так прочно ее удержать? И почему, например, немецкий пролетариат, гораздо более богатый в те годы опытом и мощный численностью, вступив после падения своего абсолютизма осенью 1918 г. на тот же путь, на каком мы оказались весной 1917 г., до сих пор даже после поражения фашизма безрезультатно борется в Западной Гермапим за Советскую власть и диктатуру пролетариата?

Но если наличность пролетарской власти в Советской России остается неоспоримым фактом, а объяснение этого факта нашей индустриальной отсталостью было бы по «меньшей мере невразумительным, то в чем же мы должны искать более вразумительных объяснений?

Обращаясь к истории развития нашего хозяйственного уклада и борьбы классов, мы сможем отметить здесь следующие две характерных особенности. Первая из них лежит в области экономической. Это - высокая степень концентрации нашего индустриального хозяйства. Она свидетельствует, что русский капитализм, несмотря на всю юность, или, вернее, именно вследствие этой юности, отнюдь но приходится характеризовать, как слишком отсталый. Вторая особенность - в области политики. Мы имеем в виду царский режим со всеми его атрибутами.

Чтобы оценить по достоинству значение указанных двух особенностей русского уклада по сравнению с Западом, приведем несколько фактов и цифр.

В России не было промысловых переписей. Учета мелкой промышленности ремесленного типа вовсе нет. Учет крупной промышленности тоже далеко не полон по сравнению с данными германской или американской статистики. Но все же в отношении более крупных предприятий такое сравнение возможно. Что же оно дает?

Если отбросить для сравнимости данных наиболее мелкие предприятия с числом рабочих до 20 человек, а из оставшихся учесть, какая доля по числу рабочих падает на самые крупные с цензом свыше 1000 человек, то получим следующий процент концентрации индустриальных рабочих в крупнейших предприятиях:

Как видим, степень концентрации рабочих в крупных предприятиях для России по меньшей мере вдвое выше германской и даже американской нормы. Но нужно еще учесть, что указанные коэффициенты для России заведомо преуменьшены, ибо в использованные для их исчисления данные фабричной инспекции не вошли наиболее крупные казенные и все металлургические заводы. По обследованию Погожева, включение в учет и этих заводов повышает норму концентрации рабочих на крупнейших русских заводах для 1902 г. с 31,5 до 47,6%, т. е. еще в 1,5 раза. Таким образом, относительный вес крупной промышленности в России можно считать раза в 3 выше, чем в Германии и Соединенных Штатах.

Но и абсолютные итоги крупной промышленности весьма показательны. Общий итог рабочих во всех заведениях обрабатывающей промышленности с цензом более 20 лиц составлял для Германии в 1907 г. около 4,5 млн. рабочих (и служащих), для Соединенных Штатов в 1909 г.- 5662 тыс. и в 1914 г.- 6112 тыс. рабочих. В России соответствующие итоги давали гораздо меньше: в 1902 г. всего около 2 млн. и в 1914 г. около 2,8 млн. рабочих, не включая сюда горнорабочих (около 500 тыс.) и фабрично-заводских служащих (более 200 тыс.).

Зато на крупных предприятиях с числом рабочих выше тысячи в Германии было в 1907 г. едва 655 тыс. фабрично-заводских рабочих, в Соединенных Штатах в 1914 г. 1,255 тыс., тогда как в России уже в 1902 г. их было более 980 тыс., а к 1914 г. во всяком случае не менее 1,3 млн. (со включением казенных и металлургических, но без горных заводов), т. е. больше, чем даже в Америке. При этом в среднем на таких крупнейших заводах в Германии в 1907 г. работало 1980 рабочих, в Соединенных Штатах в 1914 г.- 1940 рабочих, а в России уже в 1902 г.- 2490 рабочих.

И еще один факт. Заводов-гигантов с числом рабочих свыше 5 тыс. насчитывалось в Германии в 1907 г. всего 12 со 119 тыс. рабочих, тогда как у нас в одном Петрограде перед революцией таких заводов-«большевиков» было больше, чем во всей Германии (14 заводов, 132 тыс. рабочих), по всей же России насчитывалось уже в 1902 г. 35 заводов с 270 тыс. рабочих.

Таким образом, Россия, страна заводов-«большевиков» и вообще крупнейшей капиталистической индустрии преимущественно, слишком «отсталой» в этом отношении, но сравнению со своими западными соседями, едва ли может быть признана.

Это первый (вывод. Но все ого значение будет понятно лишь тогда, когда мы установим другой очень важный факт, что вся революционная активность пролетариата концентрируется как раз почти исключительно в крупной промышленности, на заводах-«большевиках».

Вся история забастовочного движения в России доказывает это с полной несомненностью. Забастовки - испытанное средство борьбы во всех странах, но все же распространенность этого метода борьбы весьма различная для разных стран. Для иллюстрации приведем несколько цифр (табл. 6).

Приведенные в таблице данные по России сильно преуменьшены, так яак относятся только к заведениям, подчиненным фабричной инспекции. С учетом казенных и металлургических заводов их пришлось бы увеличить, судя по числу неучтенных рабочих в этих заводах, по меньшей мере на 30%. Но и без того русские цифры для забастовок являются рекордными.

Итак, если русских рабочих и меньше, они гораздо активнее в коллективном отстаивании своих классовых интересов. Если забастовочную активность русского рабочего, т. е. число забастовок на одного рабочего в год, принять за 100, то активность американского рабочего выразится, примерно, числом 35, а немецкого цифрой 17. Говоря иначе, каждый русский рабочий по своей забастовочной активности стоит трех американских или шести немецких.

И в этом нет ничего удивительного, ибо забастовочная активность пролетариата есть прямая функция размеров предприятий. Чем выше размер предприятий, тем больше процент бастующих из общего их числа.

Вот, например, несколько итогов (табл. 7).

В среднем за 16 лет активность мелких предприятий была в восемь раз ниже, чем у самых крупных. В годы общего революционного подъема она относительно несколько поднимается (до ⅕ высшей нормы), но зато в годы реакции еще быстрее падает (до 1/27 этой нормы). Ясно, стало быть, какую скромную роль играют рабочие мелкой и даже средней промышленности в общей классовой борьбе пролетариата. По числу забастовщиков на долю всех мелких и средних предприятий - до 500 рабочих - приходилось в 1905 г. не более 37,6%, в 1910 г. еще меньше - едва 30%. Таким образом, на долю более крупной промышленности приходится не менее ⅔ всей забастовочной активности.

И если в мелких предприятиях (до 20 рабочих) даже в бурном 1905 г. бастовало всего 47% их числа, то на заводах-«болыпевиках», с тысячами рабочих, этот процент поднимается до 232, т. е. каждый завод бастовал здесь больше 2 раз в году.

Мы уже видели выше, что, скажем, германский или американский пролетариат, хотя и был многочисленнее русского, но сосредоточен он в основном в мелком л среднем производстве. Говоря иначе, средний размер предприятий на Западе ниже, чем в России. Отсюда ясно, что и боевая забастовочная активность этого пролетариата должна быть соответственно ниже. Она и была там ниже уже вследствие одного лишь экономического факта - более низкой концентрации капиталистического производства в передовых странах Запада. В отсталую Россию капитализм вторгся сразу вооруженным с ног до головы, уничтожая этим всякую возможность соперничества с собою со стороны мелкого производства. Он сразу сосредоточил крупные массы рабочих в немногих предприятиях и поставил их этим в условия, наиболее благоприятные для воспитания классового самосознания и коллективной активности.

Это одно уже объясняет многое, но не все. Экономической обстановке содействовала в том же направлении и политическая. Крупное капиталистическое производство у нас сочеталось с абсолютизмом. На Западе рабочий мог питаться иллюзиями, что за него кто-то другой - в лице избранных им представителей - стоит на страже его интересов в парламенте. Это очень долго усыпляло его политическую активность. До самого последнего времени он почти вовсе не упражнял своей коллективной воли для непосредственного, прямого воздействия на весь государственный строй своей страны. Забастовки у него в лучшем случае служили для экономического воздействия-на своих непосредственных угнетателей и эксплуататоров, отнюдь не задевая их общей классовой организации господства.

Иначе обстояло дело у нас.

У русских рабочих не было никаких конституционных гарантии. Мо у них не было и никаких парламентских иллюзий. В России были лишь парламентские скамьи, с которых рабочим депутатам довольно легко было угодить на каторгу. Но на каторгу у нас нетрудно было попадать рабочим и прямым путем. И наши рабочие пошли прямыми путями, минуя всякие парламентские околицы и закоулки. На всякий акт произвола, большой пли маленький, будь то арест товарища или массовые расстрелы рабочих на Ленских приисках, преследование рабочей прессы пли разгром рабочих организаций, наши рабочие отвечали забастовкой протеста. И не мудрствуя лукаво в тонких различиях интересов хозяйского правительства от интересов самих хозяев, эти рабочие, не щадя себя, били с плеча в самое больное место буржуазии - по ее кошельку.

Царский режим сдерживал рост и обострял формы борьбы социалистических организаций в России, но вместе с тем и очищал их ряды от всяких случайных «попутчиков», ревизионистов, оппортунистов, которыми так богаты легальные социалистические партии Западной Европы. Эти партии были много богаче рабочей партии, выпестованной В. И. Лениным. Значительно они превосходили ее и количественно, но это было лишь в ущерб их качеству. Зато можно было сказать с уверенностью, что более принципиальной и решительной, чем партия Ленина, не было ни в одной другой стране. И конечно, такие качества этой партии как нельзя более соответствовали историческим задачам революционного рабочего движения. Царские сатрапы долго утешались тем, что «у нас,- как они говорили,- слава богу, нет парламента». И у нас уже по необходимости российский героический пролетариат, вдохновляемый своей классовой партией, много лет воспитывал в себе революционный закал теми методами, какие можно назвать методами прямого действия: от массовых местных стачек и манифестаций до всеобщей генеральной забастовки по всей стране и вооруженного восстания в подходящий момент.

Правда, русские рабочие не знали, что это самое и называется «методами прямого действия», как мольеровский мещанин не знал, что всю свою жизнь он говорит «прозой». Но от этого дело не меняется. И факт, что с 1895 по 1916 г. 60% забастовок в России были политическими выступлениями пролетариата, остается фактом.

Законы коллективной психологии в области классовой борьбы еще очень плохо исследованы. Это не то, что законы физики. Там нас не удивило бы, что миллионы тонн воды, распыленной по большой поверхности, образуют лишь лужи, а десятая доля той же воды, поднятая и сосредоточенная в высоком водоеме, свергаясь оттуда водопадом, способна произвести громадную полезную или разрушительную работу. Точно так же нас ничуть не смутило бы, что неизмеримый запас электричества при нулевом потенциале ни в чем себя не проявляет, а небольшая его доза, аккумулированная в лейденской банке при высоком потенциале, убивает, как молния.

Но разве не такую же сгущенную ударную силу представляла собою перед революцией коллективная воля русского пролетариата, сосредоточенная в значительных массах на заводах-«большевиках» наших крупнейших промышленных центров и поднятая широкой практикой прямого действия до высокого потенциала революционной энергии?

Многим представляется непостижимым, какими судьбами последний по времени выступления на арену истории и самый малочисленный отряд международного пролетариата мог выдвинуться на самые передовые позиции мировой борьбы за социализм и оказаться у заветного порога новой эры истории человечества. И когда это непостижимое стало реальным фактом, они не верят своим глазам.

А между тем все, по-видимому, гораздо проще, чем кажется. Там, где нужно прокладывать новые, еще не проторенные пути, там, где требуется исключительная инициатива, решимость и энергия, там, где коллективная воля стоит перед задачей преодолеть инерцию масс, сдвинуть их с мертвой точки и увлечь за собой вперед, одним словом, там, где речь идет о революции,- решает дело не пассивное большинство, а активное меньшинство, способное увлечь за собой инертное большинство. Говоря иначе, в авангарде революции всегда будут те отряды пролетариата, которые обладают наиболее высоким потенциалом революционной энергии.

Дело, значит, здесь не в количестве, а в качестве.

В марте 1991 года начался последний раунд шахтерских забастовок, ознаменовавших окончательный развал СССР. Это был финал длительной стачечной эпопеи, благодаря которой страна получила новый опыт взаимоотношений пролетариата и правящих элит. Корреспондент «Ленты.ру» посетил Кузбасс и Воркуту, чтобы поговорить с участниками тех событий, положивших конец советской экономике и стране в целом.

«Так жить нельзя»

Двадцать пять лет назад, в конце марта 1991 года, министр угольной промышленности СССР Михаил Щадов выступил по Центральному телевидению. Министр обнародовал предварительные итоги весенней серии забастовок. Только за один месяц стачек прямые подсчитанные потери отрасли составили четверть миллиарда рублей. При средней зарплате по Союзу около пятисот рублей — относительно немного. Однако были еще металлурги и машиностроители, понесшие из-за нехватки угля куда большие убытки. «Все это может привести к коллапсу советской экономики в целом», — предупредил Михаил Щадов.

Забастовки горняков за два года превратились в настоящее политическое бедствие, между очагами которого разрывалось разнообразное начальство. Кроме министра Щадова — советский премьер Рыжков (сказавший знаменитое «Так жить нельзя» именно по поводу жизни в Кузбассе), половина Политбюро, председатель совмина РСФСР Силаев. Чуть пониже — два первых секретаря по фамилии Мельников: Владимир — в Коми, Александр — в Кемеровской области. И отдельно — Борис Ельцин, во многом благодаря шахтерам ставший председателем Верховного совета РСФСР.

«В марте 1991-го мы вообще не хотели бастовать, — вспоминает Вячеслав Голиков, электрослесарь с кузбасской шахты «Первомайская», ставший руководителем областного совета рабочих комитетов. — Объявили стачку на один день. Чисто политические требования: отставка Горбачева, роспуск Совета народных депутатов СССР, поддержка Ельцину, Верховному совету РСФСР и дальнейшим реформам. Суверенитет России, по факту. Рассчитывал ли кто-то, что Горбачев испугается и уйдет? А почему нет? За два года стачек чего только не было. Но этого не произошло. И это также повлияло на то, что однодневная забастовка затянулась надолго, и по всей стране. Потому что за Кузбассом в стачку легли более 200 тысяч горняков в других регионах».

Начало: Воркута

«Наступающий 1989 год — год начала работы всех предприятий в условиях полного хозрасчета, самоокупаемости и самофинансирования, — напоминает предновогодняя передовица газеты «Заполярье», Воркута. — Надо быстрее устранять упущения, активнее подключать резервы, больше проявлять заботы о нуждах трудящихся».

Через два месяца тон публикаций сменился: «Коллектив участка №9 шахты "Северная" вынужден был пойти на крайнюю меру, не найдя ни у кого ответов на волнующие их проблемы… 2 марта горняки не вышли из шахты и предъявили требования по условиям оплаты труда, сокращению аппарата шахты».

Крайняя мера — поскольку забастовка на «Северной» была едва ли не первой заметной акцией в цепи горняцких стачек на излете СССР. Причины пока экономические: последовательное урезание льгот и привилегий Крайнему Северу, наложенное на позднесоветский дефицит всего. «Северные в свое время были сто процентов, позже стали восемьдесят. Горняцкие доплаты срезали, отпуска уменьшали. Заманили одним, а вышло вот как», — говорит Леонид Коффе, приехавший в Воркуту из Томска ровно шестьдесят лет назад, в 1956 году.

В 1989 году Коффе работал заместителем главного инженера «Северной», и одну из первых забастовок угольщиков запомнил хорошо: «Активен был бригадир Юрий Василенко. Под его руководством смена три дня не выходила на поверхность, пока не приехали Михаил Щадов и первый секретарь Мельников. По телефону переговаривались, увещевали. Но ребята уперлись: не выйдем, пока не сделаете».

На собрании трудового коллектива министр Щадов признал требования справедливыми. И это правильно, уверен инженер: «Подземникам по сравнению с тем, кто в киоске газетном сидит, должны быть четкие, железные льготы — чтобы все видели, зачем он туда лезет».

Начало: Кузбасс

«Это было 11 июля 1989 года. Жара, температура за тридцать, — вспоминает старт первой крупной забастовки Кузбасса Сергей Кислицын, в то время начальник участка на шахте имени Ленина, что в Междуреченске. — Увидел перед входом в административно-бытовой комбинат толпу шахтеров. Оказались соседи с шахты Шевякова — пришли к нам на шахту Ленина агитировать за забастовку».

Требования, говорит Кислицын, были не столько экономические, столько бытовые: «Мыло в душевых, портянки, условия на шахте. Руководители того времени считали, что все это несерьезно. Но когда шахта Ленина присоединилась к забастовке — проблемы были у всех одинаковые, — информация полетела на другие шахты: город-то шахтерский, все соседи. Это было как разорвавшаяся бомба».

О мыле, дефицит которого обнаружился не только в шахтерских душевых, и о том, что из продажи одновременно исчезли крупы, масло, макароны, мясо и колбаса, горняки сигнализировали с начала года. Повсюду, включая телепрограмму «Прожектор перестройки». Ответы, по российской традиции, приходили от тех, на кого жаловались, — в лучшем случае «факты подтверждаются не полностью». Как вспоминает Петр Бухтияров, возглавлявший несколько шахт региона, дошло до того, что люди собирались в шахты бросаться. Так что выходу на площадь не удивился никто. Хотя процесс впечатлил многих.

«Настроение одно: пусть руководство объяснит, как дальше работать, — рассказывает Кислицын. — Тысячи людей в черных шахтерских робах двигались в полной тишине. Молча. Только угольная пыль над ними висела. Моя жена тогда сынишку из детсада забирала и увидела это шествие. Ее первое впечатление: "Неужели война?!"».

Ждали всего. Не исключали и новочеркасский вариант развития событий. Профессор Кемеровского госуниверситета Александр Коновалов подтверждает, что такая вероятность была и были люди, готовые действовать именно так. «Но первый секретарь Мельников — мягкий, интеллигентный человек — не допустил бы этого, — уверен историк. — В Москве же власть просто растерялась, не знали как быть».

«Горняки, которые выходили на площади, искренне пытались изменить страну к лучшему, — уверен губернатор Кемеровской области Аман Тулеев, оценивший события четвертьвековой давности. — Мысли у них были светлые, многие их требования я и сейчас поддерживаю. Ведь они требовали самого необходимого — улучшения условий жизни и экологической ситуации, отмены талонов, борьбы с коррупцией и преступностью».

Угольный министр Щадов прибыл в Междуреченск на следующий день. Вопрос с мылом и другими бытовыми проблемами был решен сразу: выделить из госрезерва. Люди, уточнив прочие требования, разошлись. В Междуреченске стачка временно прекратилась. В остальном Кузбассе — только началась.

Требования

«Только и слышишь, как ребята головами о спинки кресел стукаются — бум-бум, бум-бум», — вспоминает член Новокузнецкого стачкома, горный мастер шахты «Байдаевская» Виктор Морозов сбор шахтерских делегаций в доме культуры в Прокопьевске. «Неделю до того никто не спал, на площадях все были, а сели — и стали вырубаться один за другим».

«Требования выдвигали уже от всего Кузбасса. А только у нашего стачкома был отпечатанный в типографии вариант, — отмечает Вячеслав Голиков. — Спорят-спорят, спорят-спорят — тут я выхожу, зачитываю наш первый тезис: "Экономическая самостоятельность предприятия". Затихли все. А потом: "Правильно, записываем!" Дальше опять спорят, выхожу я — второе им, третье. В конце концов мне и кричат: "Чего ты таскаешься? Стой там, говори сюда все, что есть". Раздали людям, те посмотрели, проголосовали».

«А потом, — рассказывает Юрий Комаров, горнорабочий очистного забоя с шахты «Абашевская» и коллега Морозова по стачкому, — мы поняли, что работать так очень сложно: народу тысячи две, все кричат. Выбрали несколько человек от каждого города — пусть они обрабатывают требования, встречают правительственную комиссию и ведут переговоры. Дело пошло».

Тут вдруг выяснилось, что шахтеры, с их умением организовываться и решительно действовать, нужны всем. Власти РСФСР, без пяти минут новой России — для противодействия центру. Межрегиональной группе и прочим демократическим силам — для борьбы с партаппаратчиками. Появившимся новым профсоюзам — для стычек друг с другом и с официальным советским ВЦСПС.

Соглашение со стачечным комитетом Кузбасса подписали представители Совмина, ЦК и ВЦСПС. Среди пунктов соглашения были, например, требования помогать развивающимся странам с учетом реально складывающейся экономической ситуации и лишить привилегий первых руководителей всех рангов.

Пять листов по три колонки на каждом — «Требования трудящихся», «Ход выполнения», «Выводы и замечания». Пункт первый — требование: «Производить выплату вечерних и ночных смен согласно постановлению…»; выполнение: «Предприятия города этих средств не имеют». Выводы: «Вечерние решены».

Но с подписанием соглашения ситуация сама собой не улучшилась. «Люди приходили на смену, садились и говорили: "Начальник, зарплата будет? Если нет, в шахту не пойдем", — вспоминает Сергей Кислицын. — Поворачивались и уходили. И так месяцами. Катавасия с управлением: компартия сыпалась на глазах, другой власти еще не было. Рабочие комитеты лезли всюду, где можно было поруководить. А среди руководителей движения были те, кто, простите, с братом букварь скурил еще в третьем классе. Понимание крупного хозяйства, производственных отношений отсутствовало».

И все же, уверен Вячеслав Голиков, даже самые оригинальные экономические требования были вполне разумны: «Мы просили дать удочку, а рыбу наловим сами. После распада СССР шахтеры просили уже только рыбы как таковой». В набор «удочек», как указывает Юрий Комаров, входил, к примеру, банк с валютными счетами — созданный за восемь месяцев не без участия рабочих комитетов на базе Жилсоцбанка СССР. «Угольщики и металлурги получили возможность прямо торговать с заграницей, не перегоняя выручку в рубли», — поясняет Виктор Морозов.

Среди стачкомовских трофеев оказались четыре Ту-154М для Новокузнецкого авиаотряда: городской аэропорт решением центра превращался в международный. «Министр гражданской авиации ни в какую, — вспоминает Комаров. — Пришлось его пару раз стукнуть. Прямо в его кабинете».

Искушения

В связи со стачками тех времен приводят высказывание Михаила Горбачева по поводу региональных партийных организаций: «Вы их давите снизу, а мы будем давить сверху». Сказано было не шахтерам и по совершенно другому поводу — но на горняцкое желание мыла, мяса и справедливости слова генсека легли наилучшим образом. Особенно когда речь зашла о создании параллельных структур власти — на уровне даже не регионов, но страны.

Представительство Новокузнецкого рабочего комитета находилось в Белом доме на 17-м этаже. «Ни у кого из стачкомов такого не было, — не скрывает гордости Комаров. — Поэтому на нас замкнулась общесоветская стачка».

Виктор Морозов, отряженный в Москву, каждое утро сводил шахты с металлургическими комбинатами — чтобы не прерывался производственный процесс. «Принцип такой, — объясняет он. — Сегодня эта шахта отпускает уголь в Липецк и Магнитку, а эти бастуют. Завтра наоборот». Кроме прочего, Морозов следил за пополнением образованного при шахтерском движении фонда социальных гарантий. Шахтам, которым вообще перекрывали кислород, из него могли что-то подкинуть. Финансировали фонд металлургические комбинаты. Хочешь получать уголь, пополняй фонд».

Через искушение властью — не только экономической — прошли почти все. «1989 год, приезжают из Москвы партийцы, — вспоминает Вячеслав Голиков. — Говорят: "Мы вас в обком возьмем. А хотите — в Москву в ЦК". "Так я беспартийный", говорю. "Примем!"».

От места в партийной номенклатуре Голиков отказался — как и его коллеги. Впрочем, от работы со Старой площадью руководителей стачки это не избавило. «Пятнадцать делегатов по кабинетам ЦК бегают, — описывает Юрий Комаров один из визитов в Москву. — Отчеты толстенные собираем, которые для рабочих комитетов партийцы по итогам встреч готовили. Решили закурить. "Можно?" — "Можно, ребята, курите". Зря они это сказали: дым такой, что тараканы на всей Старой площади какие сдохли, какие на Солянку убежали. Инструктора окна открывают, а бесполезно. Шум, мат, "Беломор"...».

Одной из причин своего поражения стачкомовцы считают массовый поход активистов в депутаты всех уровней. «Растащили наших по углам, — рассуждает Комаров. — Через рабочий комитет проходили легко, и кампании никакой не надо было. А там дальше… Одному одно, другому другое — кого спаивали, кого запугивали, кого покупали — так и затягивало».

Через рабочий комитет в депутаты Кемеровского областного совета прошел и Аман Тулеев, впоследствии возглавивший областной парламент. «Он был известен как хороший железнодорожник, — объясняет Виктор Морозов. — При нем было прекрасно налажено снабжение шахт порожняком, мы до того страдали от нехватки вагонов».

И Морозов, и Комаров, и Голиков тоже стали областными депутатами. Сегодня они называют это не иначе как «разбазариванием рабочего комитета».

За что боролись …

Возможно ли сегодня повторение событий четвертьвековой давности, к примеру, в том же Междуреченске? «Наш русский менталитет таков, что может быть все, — откровенен Сергей Кислицын. — Яркий пример — горе 2010 года, взрыв на шахте "Распадская", где я работал заместителем гендиректора. Взрыв произошел в ночь с 8 на 9 мая. И уже десятого числа женщина, воспитатель детского сада, подняла полгорода. Вышла на площадь, давай голосить: "Зарплата маленькая, руководители шахт безопасностью не занимаются" — и подняла народ!»

Переброска ОМОНа и приезд в Кузбасс Владимира Путина, в то время главы кабинета министров, потушили конфликт. Однако предпосылки к повторению чего-то подобного никуда не делись. «Здесь повсюду особо опасные объекты, — напоминает Кислицын. — Случись чего — пусть даже раздолбай палец не туда засунет, — на такой волне могут поднять хоть что». К тому же руководители угольных компаний идут по пути оптимизации. Цель — сохранить производство, но жизнь сокращенных рабочих и их семей от этого к лучшему не меняется.

«По иронии судьбы, практически все требования горняков и их лидеров оказались выполненными, — напоминает Аман Тулеев. И сегодня мы пожинаем плоды шахтерских забастовок 1989-1991 годов. Требовали забастовщики выхода России из СССР — получили распад Советского Союза в декабре 1991 года. В экономической сфере: добивались самостоятельности предприятий угольной отрасли? Требовали разрешить шахтам и разрезам устанавливать свои нормы выработки? Добились! Настаивали на том, чтобы отменить дисциплинарный устав, ликвидировать государственную горно-техническую инспекцию? Дескать, мешают работать. Сделали! Требовали не проверять, не ощупывать горняков перед спуском в забой на предмет наличия табака, зажигалок, спичек? Теперь не проверяют».

«Мы боролись за социализм с человеческим лицом, — объясняет Валентин Копасов, в 1980-х — начальник участка шахты "Центральная", вошедший в руководство стачкома Воркуты. — А напоролись на мурло, мерзкую харю капитализма. Показать бы тогда ребятам картинку 2016-го года — вы хотите так? Уверен, многие захотели бы остаться в 1989-м. Рабочий был более защищен, более уважаем, труд был в почете. Знали бы, к чему приведет — держались бы подальше от забастовочной деятельности».

По мнению Амана Тулеева, в конечном итоге победы забастовщиков вылились в безудержную гонку за прибылью любой ценой, даже ценой человеческой жизни, и в преступное пренебрежение элементарными правилами безопасности. «Как следствие, — констатирует губернатор, — новые трагедии в шахтах, взрывы и похороны. За что боролись, на то и напоролись… Теперь уже новые поколения горняков протестуют против того, под чем слепо подписывались четверть века назад их отцы».

Судьба героев из забоев

Вячеслав Голиков вошел в высший консультационный совет при председателе Верховного совета РСФСР Борисе Ельцине. Вскоре после провозглашения новой России совет был распущен. Важнейшей нынешней проблемой бывший глава совета рабочих комитетов Кузбасса считает отсутствие свободы слова и действенных профсоюзов.

Валентин Копасов был заместителем главного редактора городской газеты «Час пик», пять раз избирался в горсовет Воркуты, один раз — депутатом парламента Республики Коми. В городском парламенте Копасов представляет «Единую Россию». «Наша Федерация не может существовать без партии власти», — уверен бывший шахтер.

Петр Бухтияров продолжил работу в Новокузнецке по линии Росуглепрофа: «Мы с Аманом Гумировичем капитальную борьбу с забастовщиками вели». Полтора десятка лет назад он вышел на пенсию, сейчас ему 83. Среди его коллег, заявивших о себе во время забастовок — вице-спикер Госдумы, секретарь генсовета «Единой России» Сергей Неверов, некогда возглавлявший профком шахты «Есаульская».

Сергей Кислицын в прошлом году решением Амана Тулеева был назначен главой Междуреченска.

78-летний Виктор Морозов — помощник директора ЧОП, инспектор охраны. Пенсия — около 15 тысяч рублей. По словам Морозова, его подопечные получают больше, чем инспектор. Но для того, чтобы стать охранником, нужна лицензия и курс обучения. «А какая из меня в этом возрасте ученица?» — спрашивает Виктор.

58-летний пенсионер Юрий Комаров после забастовок испытывал трудности с устройством на работу. Нынешней зимой он ездил из Новокузнецка в Воркуту. Через две недели понял, что в забой идти уже не может: «Здоровье не то, а условия все те же». Вернулся в Кузбасс незадолго до трагедии на воркутинской шахте «Северная», где в феврале от взрывов метана погибли 36 шахтеров и горноспасателей.

Сообщение о начале затопления шахты «Северная» было обнародовано 6 марта 2016 года. Ровно через 27 лет после того, как бригада участка №9 отпраздновала успех своей сидячей забастовки — одной из первых акций в цепи стачек 1989-1991 годов.

Накопились различные разрозненные сведения о несанкционированных выступлениях различного рода в послесталинской Совдепии, решил их тут свести, дабы в одном месте лежали. Сразу отмечу, что подтверждений им из иных источников пока не нашлось, как только найдутся, буду переносить в . Итак:

http://www.krotov.info/history/11/geller/gell_20a.html
Новочеркасск не был единственным городом, где происходили волнения. Они были тем же летом 1962 года в Кемерово. Поводом была нехватка продовольствия. Волнения сопровождались демонстрациями и опустошением продовольственных магазинов.
Забастовки у рабочего места, митинги и уличные демонстрации происходили в то время в Грозном, Краснодаре, Донецке, Ярославле, Муроме, Горьком и даже в Москве на автомобильном заводе «Москвич».
В 60-е и 70-е годы в Советском Союзе вспыхивают забастовки в крупных промышленных центрах. Наиболее крупное волнение произошло после Новочеркасских событий 1962 года на автомобильном заводе в Тольятти в 1980 году. Происходили забастовки на предприятиях центральной России (Ярославль, Муром). Причины одни и те же - нехватка продовольствия, тяжелые материальные условия жизни.
В конце 1980 г. и в начале 1981 г. рабочие волнения прокатились на предприятиях Москвы, Киева, Ленинграда, Воронежа, Минска, Петрозаводска, Вильнюса. Рабочие выражали свою солидарность с рабочими Гданьска.

http://zhurnal.lib.ru/m/magid_m_n/bulbinskiy-2.shtml
крупнейшие эпизоды движения - Новочеркасск и Одесса. О них я информирован подробно и достоверно. Знал еще десятки мелких эпизодов, но они забыты. Записей я не мог делать, а время и тяжелая жизнь стерли их с памяти. Запомнил разве что события на механическом заводе в г. Дубно, Ровенской области. Но я отлично помню боевой дух пролетариата того времени, его высокую классовую сознательность, ненависть к бюрократии, к лжеКПСС.

http://revsoc.org/archives/42
1-3 июня 1962г. - самое известное событие из пролетарских протестов этого времени, забастовка в Новочеркасске против повышения цен, расстрелянная властями. В эти же дни листовки против повышения цен и с призывами "поднимать рабочих на протест" появлялись во многих других городах , а рабочие волнения произошли в Омске, Кемерово, Донецке, Артемьевске и Краматорске .

http://www.a-z.ru/women/texts/chuikinr.htm
Местные (ленинградские) события этого периода, оказавшие влияние на их современников - это открытие выставки Пикассо в Эрмитаже, а также студенческие дискуссии и волнения на площади Искусств в декабре 1956 года.

http://www.sozialismus.ru/app/download/4031230761/Сопротивление+режиму+1945-1987.doc
По данным записок КГБ в ЦК КПСС, обращенные к рабочим листовки с призывами к протесту (включая забастовки) были обнаружены в Москве, Донецке, Днепропетровске, Челябинске, Нижнем Тагиле, Измаиле (Одесская обл.), Сучане (Приморский край). Индивидуальные высказывания о необходимости бастовать зафиксированы в Москве, Новосибирске, Ленинграде, Днепропетровске, Грозном, Иваново, Карабанове (Владимирская обл.), Омске, Томске, Тамбове, Минске, Горьком, Одессе, Перми, Воркуте. Есть отрывочные сведения о выступлениях в Ярославле, Нижнем Тагиле, Лубнах, Рыбачьем, Мирном (Якутия), Донецке, Артемьевске, Краматорске, городах Кузбасса.

http://www.memo.ru/history/diss/books/ALEXEEWA/Chapter18.htm
С 1980 г. сообщения о забастовках участились, что объясняется ухудшением экономической ситуации в СССР и, возможно, в какой-то мере влиянием польских событий (особенно это относится к Прибалтийским республикам). Были сообщения о забастовках в Горьком и в Тольятти, в Тарту и в других местах Эстонии, несколько забастовок произошло в Киеве. Об одной из них известно, что руководили ею вновь избранные партком и профком.

http://works.tarefer.ru/74/100138/index.html
В нашей стране к забастовкам долгое время относились как к экстраординарному событию. Практически в СССР, начиная с 30-х годов и вплоть до 1956 года, забастовок не было. И это вполне объясняется жестким тоталитарным режимом в данный период истории СССР. Но уже в 1956 году в Свердловске возмущение рабочих было спровоцировано плохими условиями труда, в 1962 г. В Новочеркасске забастовка последовала за повышением цен и снижением кооперативных расценок. В 60-е годы подобные случаи отмечены в Рязани, Баку, Омске, Кривом Роге, Одессе, Киеве, Львове, а в 70-е - в Свердловске, Киеве, Витебске, Владимире, Челябинске, Баку и еще в нескольких городах. Если же не считать забастовки на национальной основе, то их общее число превысит несколько сот. До недавнего времени все эти случаи тщательно замалчивались.

http://window.edu.ru/window_catalog/pdf2txt?p_id=29150&p_page=15
При либерализации общественных отношений в годы перестройки наблюдался рост числа забастовок. Если за 1987 г. в СССР было всего 4 выступления рабочих, в 1988 г. - 25, то за первых 5 месяцев 1989 г. уже прошло 54 забастовки.

http://moreandr.narod.ru/lib_ru/rpk.html
1954: волнения заключенных в лагерях Ревда (Свердловск), Карабаш, Тайшет, Решоты, Джезказган, Балхаш и на Сахалине.
1955: восстание на крейсере "Дмитрий Донской" во Владивостоке (подавлено).
1961: забастовки в Ленинграде на Кировском заводе и на Электросиле.
Лето 1963: волнения, забастовки и уличные демонстрации в Кривом Роге, Грозном, Краснодаре, Донецке, Муроме, Ярославле и в Москве на автозаводе имени Лихачева.
1969: рабочие волнения в Киеве, Свердловске, Владимирской области.
1973: рабочие волнения в Витебске.
Сентябрь 1977: массовая голодовка заключенных в Пермских лагерях в знак протеста против произвола администрации.
1981: рабочие волнения в Киеве, Тольятти, Орджоникидзе.

«По данным ЦА ФСБ, в январе-августе 1929 случилось 174 забастовки на государственных предприятиях СССР, в которых приняли участие 15.707 рабочих, а в тот же период 1930 - 147 забастовок (11.833 рабочих)... В 1934 за январь-ноябрь было учтено 185 забастовок, в которых приняли участие 8.707 рабочих» (Казанцев Б.Н. Материалы государственных, партийных и профсоюзных органов о причинах и формах протестных выступлений рабочих промышленности, строительства и транспорта в 1930-40-х гг. / Трудовые конфликты в СССР. 1930-1991. М., 2006. С. 41, 46).

«Прошедшие в 1967 году антимилицейские восстания были спровоцированы сопровождавшейся массовыми перегибами кампанией по борьбе с «хулиганством и пьянством», проведение которой было возложено на органы МВД» (Пономарёв В. Общественные волнения в СССР: От ХХ съезда КПСС до смерти Брежнева. М., 1990. С. 3.).

«Хроника» № 42 (1976 г.) поместила сообщение об «итальянской забастовке» на Кировском заводе в Ленинграде. Около 400 человек, являясь на работу, на самом деле не работали, давая лишь 4-5% плана. Забастовка была вызвана плохим обращением начальства с заключенными, работавшими на заводе.

Более высокие цены на мясо, продаваемое в кооперативах, по сообщениям, вызвали волнение в Минске летом 1986 (Голдман М. Вызов Горбачёва. М., 1988. С. 75).

Кроме того, в список были добавлены:

2 мая 1955 - беспорядки в г. Кимовск (Московская область)
10-13 сентября 1955 – массовые беспорядки стройбатовцев в Кемерово
11-13 апреля 1957 – массовые волнения в Абхазской АССР
Осень 1962 – кульминация обороны Почаевской Лавры + забастовка в порту г. Николаев
1953-55 - различные футбольные сражения
1985 - бунт заключённых в Донской колонии строгого режима

Интересно, миф о том, что «при советской власти всё спокойно было», ещё бытует? :о)

З.Ы. Дополнительные материалы

Юрий СИМОНОВ

Шахтёрские забастовки 1989 года в СССР и некоторые размышления по поводу нынешней ситуации в рабочем движении. Продолжение

Глава 3

Начало движения

Спад, в котором оказалась советская экономика в 80-х годах, не мог не сказаться на благосостоянии советских людей, включая различные категории «непосредственных производителей», т.е. промышленных рабочих. Это вызывало протест с их стороны.

Лозунги забастовщиков не несли в себе ничего специфически антисоветского или антикоммунистического или антисоциалистического. По крайней мере, на начальном этапе движения

В условиях гласности и перестройки этот протест не мог не быть услышанным обществом, а в дальнейшем и одобренным им. В том числе и теми слоями правящей бюрократии («партхозноменклатуры», «бюрократии» и т.д.), которые мыслили «новыми категориями и ценностями», понимая, что «жить и править по старому» больше невозможно.

В дальнейшем эти слои сыграли весьма важную роль в повороте шахтёрского движения и их лидеров в сторону принятия ими неолиберальных и антикоммунистических идеологических установок и принципов управления экономикой.

1986-1987 годы были отмечены ростом числа забастовок и прочих трудовых конфликтов в СССР. Конфликты различной длительности и напряжённости имели место во многих отраслях промышленности и регионах страны, в том числе в крупных городах РСФСР, в Прибалтике, Закавказье и других республиках бывшего СССР.

Особенно много таких конфликтов происходило на предприятиях лёгкой промышленности, в строительстве, в горной промышленности.

В советских официальных органах массовой информации об этих трудовых конфликтах не сообщалось, они регистрировались только органами внутренних дел и КГБ. Все эти забастовки также были спонтанными и не сопровождались образованием стачечных комитетов. Они никак не были связаны друг с другом.

Вадим Борисов в своём исследовании «Забастовки в угольной промышленности (анализ шахтёрского движения за 1989-99 гг.») пишет: «Несмотря на репрессии, недовольство рабочих продолжало нарастать. При кажущейся неожиданности забастовка 1989 г. была подготовлена всем ходом предшествующих событий. Весной 1989 г., ещё до шахтерской забастовки, принявшей характер всесоюзного выступления, по всей России прокатилась волна забастовок локального характера, в том числе и на угледобывающих предприятиях Кузнецкого и Печорского угольных бассейнов. Так, рабочие одной смены шахты “Северная” в Воркуте провели в начале марта подземную сидячую забастовку, протестуя против произвольного изменения величины их зарплаты. Эта забастовка переросла в краткосрочную голодовку с требованием прекратить работу по воскресеньям, ввести 6-часовой рабочий день, сократить управленческий аппарат, уволить директора, увеличить оплату за ночную работу, объявить о создании независимого профсоюза, единогласно названного “Солидарность”. В городе прошли митинги поддержки, но забастовка прекратилась с наплывом партийных чиновников и быстрой уступкой некоторым требованиям рабочих»

«Разбуженные» забастовкой воркутинские шахтёры собрались 10 июня, чтобы создать городской рабочий комитет.

Рой Медведев отмечает, что «ситуация изменилась существенно и неожиданно для властей страны летом 1989 года. По стране прошла небывалая в прошлом волна забастовок» [Независимое рабочее движении в СССР в 1989-1991 годах: неожиданное начало]

Тот же автор пишет: «Весной 1989 года страну захлестнуло волной локальных забастовок, в том числе и на шахтах. Например, рабочие шахты “Северная” в Воркуте провели в марте того года забастовку, которая переросла в голодовку. Среди требований бастовавших были: запрещение работы по воскресеньям, введение 6-часового рабочего дня, сокращение управленческого аппарата, увеличение зарплаты. С подобными же требованиями прошли забастовки на двух шахтах в Междуреченске, а также на отдельных шахтах в Кемерово, Осинниках и Ленинске-Кузнецком. Часть этих выступлений закончилась полной победой шахтёров».

Как видим, лозунги забастовщиков не несли в себе ничего специфически антисоветского или антикоммунистического или антисоциалистического. По крайней мере, на начальном этапе движения. Ситуация, однако, вскоре начала меняться.

Характерна реакция властей, как местных, так и союзных, на начало массовых протестов.

Рой Медведев далее отмечает: «Кемеровский обком КПСС осудил забастовки и под угрозой исключения из партии запретил коммунистам в них участвовать. В заявлении обкома, в частности, говорилось: “Как показывают события последнего времени, лозунгами демократизации, гласности, расширения прав и свобод человека всё чаще пользуются те, кто хотел бы превратить демократию в распущенность, беззаконие, вседозволенность. Об этом, в частности, говорят факты групповых отказов трудящихся от работы, имевшие место на предприятиях Кемерово, Новокузнецка, Междуреченска, Осинников, Киселёвска”».

Всеобщая волна забастовок на Кузбассе началась с города Междуреченска. 10 июля 1989 года забастовала шахта имени Шевякова, откуда движение быстро перекинулось на другие шахты. Этой забастовке предшествовал длительный процесс подачи жалоб, петиций, столь знакомый многим советским людям, вступавшим на дорогу борьбы за свои права.

Рабочие начали формулировать требования к властям. Ещё в конце 1988 года горняки направили письмо в телепрограмму «Прожектор перестройки». Основными содержащимися в нём требованиями были повышение зарплаты, сокращение управленческого аппарата, а также улучшение питания, решение проблем с транспортом и т.д.

Эти требования, как бы вдруг, в условиях гласности, указывали странным образом на то, что советское общество не было обществом равноправия и социальной справедливости, где рабочий класс был в совокупности «правящим классом».

В первые же дни забастовки шахтёры избрали забастовочный комитет и послали своих делегатов на шахты имени Ленина, «Томская», «Усинская» и «Распадская». Горняки со всех шахт собрались на митинг на главной площади города и избрали городской забастовочный комитет. Этот комитет сразу же принял на себя властные полномочия. Им была запрещена торговля алкоголем, созданы рабочие дружины, которые следили за порядком. За время забастовки в городе не было совершено ни одного преступления. Алкогольные напитки можно было приобрести только с письменного разрешения забастовочного комитета в связи со свадьбой или поминками.

Так начиналось в СССР массовое рабочее движение. Оно составило, вместе с национально-освободительными и правозащитными движениями, общий поток буржуазно-демократического «освободительного» движения. Движения, возможность возникновения и массовость которого трудно было себе представить ещё за год до этого.

Советские рабочие в массе своей вдруг почувствовали себя хозяевами положения, теми, кто смог заставить власть считаться с собой.

Без преувеличения можно сказать, что это был апофеоз советской истории, эволюции общественных процессов, протекавших в СССР в течение длительного периода.

Однако это был не просто апофеоз, это было начало конца СССР!

Глава 4

Повороты и зигзаги шахтёрского движения

Однако судьба этого движения имела драматическое и так же неожиданное для многих завершение, о чем речь пойдёт ниже. Выше уже упоминалась некая роль представителей правящей партийно-хозяйственной советской номенклатуры в событиях того времени, как, впрочем, и последовавших за ними реформах.

Нет сомнения, что, например, Борис Ельцин, быстро набиравший к тому времени «политический вес» в обществе и государстве, ставший вскоре председателем Верховного Совета РСФСР и вступивший в конфликт с союзным руководством и лично с Михаилом Горбачёвым, всячески использовал шахтёрские забастовки в борьбе за власть.

Можно без преувеличения сказать, что шахтёры в дальнейшем, если и не стали решающей силой, приведшей Ельцина к власти, то, по крайней мере, сделали всё, чтобы проложить ему туда путь.

Впрочем, все подробности истории того, как шахтёры, прежде всего кузбасские, косвенно и напрямую способствовали приходу к власти Ельцина и команды либералов, также заслуживают особого внимания, хотя данная статья и не ставит перед собой задачу осуществления глубокого исследования этого процесса.

Такой анализ уже был проделан многими исследователями рабочего и шахтёрского движения в СССР периода 1989-91 годов, например, Ильёй Шаблинским, Александром Шубиным, Вадимом Борисовым и др.

Можно только напомнить один из фактов событий тех дней, когда, например, часть представителей Совета рабочих комитетов Кузбасса установила контакт, а затем и тесное сотрудничество с «демократами» и рядом их лидерами из Межрегиональной группы депутатов (МГД) во главе с Борисом Ельциным.

В июне 1990 года, шахтёры, проведя ряд успешных массовых выступлений, встречались с тогдашним председателем Верховного Совета РСФСР Борисом Ельциным. Эта встреча стали одной из решающей для дальнейшего исхода борьбы.

Некоторые лидеры рабочих комитетов Кузбасса, в марте 1991 года заявили о создании Координационного совета стачечных комитетов. Такие действия были нарушением принятых в феврале 1991 года на совместном заседании представителей организаций Независимого профсоюза горняков и забастовочных (стачечных) комитетов решений о характере требованиях и способах её координации.

Оказавшись в руководящих органах забастовки шахтёров марта-апреля 1991 года, эти «лидеры» сумели навязать своё мнение о необходимости выдвижения политических требований, а именно отставки президента СССР, а не требований о заключении Генерального типового тарифного соглашения между шахтёрами и Правительством СССР и введения элементов повременной оплаты труда.

Одно из основных требований Второго съезда шахтеров СССР – установление тарифной ставки шахтера в размере реального прожиточного минимума работника занятого тяжелым физическим трудом, включающего в себя затраты на: оплату расходов на питание и непродовольственные товары, оплату различных услуг и обязательных платежей, сборов (в том числе оплаты услуг ЖКХ) и иных расходов, необходимых для поддержания работника в общественно нормальном состоянии жизнедеятельности, и для содержания его семьи, было этими «лидерами» проигнорировано.

Таким образом, общесоюзная забастовка шахтёров из экономической превратилась в политическую, а её результатами воспользовались в первую очередь политики, а не шахтёры — наступило время распада Советского Союза со всеми вытекающими из этого последствиями.

Можно также привести слова Юрия Болдырева , одного из лидеров шахтёрского движения Донбасса в тот период: «Ельцин опирался на Кузбассовские стачкомы и именно они стали той силой, которая позволила ему сломать СССР».

Интересны судьбы некоторых лидеров шахтёрского движения Кузбасса тех лет:

Александр Луговой — руководитель рабочей группы по проекту Закона о коллективных договорах, впоследствии стал заместителем руководителя Гострудинспекции;

Иван Шошвиашвили — первоначально шахтёр, затем стал активистом одной из коммунистических партий просоветской направленности;

Александр Косопкин — работал машинистом электровоза; впоследствии стал руководителем Управления внутренней политики Президента РФ, с 2004 года — представитель президента РФ в Государственной Думе, погиб 9 января 2009 года в авиакатастрофе — вертолёт, с которого Косопкин вместе с другими чиновниками охотился на архаров (горных баранов), занесённых в Красную книгу, рухнул в горах республики Алтай;

Сергей Андропов после октября 1993 года стал руководителем Гострудинспекции по Московской области;

Владимир Маханов был руководителем комитета Госдумы по собственности и приватизации;

Анатолий Малыхин — шахтёр, экономист; ушёл в отставку с поста представителя президента России в Кемеровской области в 1997 году. Некоторое время входил в партию «Союз правых сил», затем вышел из неё. В настоящее время — генеральный директор некоммерческого партнерства «Содружество энергетических городов»;

Михаил Кислюк — был экономистом шахты, секретарём партийной (КПСС) организации разреза; с 1989 года стал одним из лидеров шахтёрского движения; в 1990 году был избран народным депутатом РСФСР, участвовал в деятельности депутатской группы «Демократической России», был депутатом Кемеровского областного совета, затем его избрали председателем исполкома Конфедерации труда (до 1990 года); затем стал главой администрации Кемеровской области, в 90-е годы возглавлял процесс приватизации в Кузбассе, в том числе и в угольной промышленности; в настоящее время занимается бизнесом и руководит общественной организацией «Профцентр»; в отношении его коммерческой деятельности в последние годы проводились расследования правоохранительными органами;

Юрий Болдырев , лидер шахтёров Донбасса был депутатом Верховной Рады Украины от Партии Регионов, в настоящее время пенсионер.

Власть (бюрократия) всячески стремилась взять под контроль спонтанное, но столь мощное движение, потрясшее всю страну, и во многом в этом преуспела. Власти в целом, в том числе и местным кланам правящей бюрократии, удалось не только взять ситуацию под контроль, но и воспользоваться шахтёрским недовольством в своих интересах и в ущерб интересов самих шахтёров.

В тот период наиболее дальновидные представители правящей «партхозноменклатуры», уже давно переставшие ассоциировать себя с рабочим классом и его интересами, поняли, что шахтёров следует использовать как таран в борьбе за всю полноту экономической и политической власти. Эти «дальновидные» представители правящего в СССР класса быстро осознали свои подлинные классовые интересы. Приставка «парт» в этом странном, порождённым советской историей слове «партхозноменклатура», оказалась в определённое время для них излишней. Большей её части оказалась не нужна ни КПСС, ни «социалистический выбор» как неотъемлемый фетиш официальной советской идеологии. Всем этим можно было уже пожертвовать для удовлетворения куда более далеко идущих целей.

Местные власти, первоначально растерявшись перед лицом мощного шахтёрского движения, быстро сообразили, что из него можно извлечь пользу. Они заявили о своей поддержке бастующих и принялись усиленно обвинять во многих грехах Москву и союзный центр. Кроме того, местная администрация и руководство шахт, выступая от имени рабочих перед министром угольной промышленности Михаилом Щадовым, фактически подменили требования горняков своими, главным из которых было требование экономической независимости предприятий (в тот момент рабочие нигде не выдвигали ничего подобного). Таким образом, бюрократия использовала рабочее движение в своих классовых корыстных целях.

Вадим Борисов в той же книге «Забастовки в угольной промышленности (анализ шахтёрского движения за 1989-99 гг.)» пишет по этому поводу: «Как только забастовки вышли за пределы отдельных шахт, местные власти моментально присовокупили свои интересы, осторожно помогая шахтёрам и добавляя свои собственные требования к их требованиям. В результате многочисленные жалобы угольщиков были быстро сведены к одному центральному требованию перевода шахт на самофинансирование за счёт повышения цен на уголь, хотя это не фигурировало в изначальных требованиях шахтёров».

Вскоре забастовка перекинулась и на другие города Кузбасса — Осинники, Прокопьевск, Новокузнецк, Киселёвск, Белово, Ленинск-Кузнецк, Кемерово, Березовский, Анжеро-Судженск. Везде события шли по сценарию Междуреченска. Требования рабочих почти везде были одинаковыми, и везде бюрократия, выступая от имени рабочих, протаскивала свои список своих претензий Москве.

Шахтёры, в массе своей оставаясь некомпетентными во многих экономических вопросах, по сути, во всей их совокупности, и не получив в течение длительного советского «героического» периода истории возможности приобрести опыт классовой борьбы, не получив хорошей «прививки» здорового недоверия политиканам всякого сорта, оказались на удивление восприимчивыми к лозунгам различного рода политических проходимцев и авантюристов, а также «своих собственных» начальников, многие из которых к тому же сами вышли из шахтёрской среды.

Именно в этом факте можно и нужно искать одну из основных причин потери шахтёрами контроля над собственным движением, очень кратковременного и скоротечного, и его дальнейшего спада, перерождения и заката в 90-е годы.

Одну из основных, но не единственную.

Однако, как уже было отмечено, первоначально ни о каком «антисоветском» или «антисоциалистическом» характере их выступлений не было и речи.

Интересно — и это отмечают все авторы и исследователи, занимавшиеся историей шахтерского движения, — что попытки представителей «демократических» организаций (Народный Фронт Литвы, затем Саюдис, Демсоюз и др.) вести агитацию среди забастовщиков повсеместно проваливались с треском. Шахтёры просто не допускали их летом 1989 года на трибуну митингов, а в некоторых случаях рабочие дружины даже изгоняли «демократов» из городов.

События, однако, стремительно развивались, и вовсе не по сценарию самих шахтёров.

Вадим Борисов в исследовании «Забастовки в угольной промышленности (анализ шахтерского движения за 1989-99 гг.» отмечает:

«Так, например, когда забастовка охватила весь регион, встал вопрос о создании регионального забастовочного комитета. Он был сформирован на собрании представителей местных комитетов в Прокопьевске, в составе 26 человек. Стремившаяся получить полный контроль над движением, чтобы сначала перевести его в нужное для себя русло, а потом и вовсе свести на нет, местная бюрократия всячески старалась с одной стороны расколоть забастовщиков, оторвав рабочих лидеров от основной массы, а с другой — протащить своих людей в забастовочные комитеты. Во многом ей это удалось (выделено мною )

Председателем регионального забастовочного комитета был избран представитель “прокопьевского клана” Теймураз Авалиани, народный депутат Верховного Совета СССР и заместитель директора по капитальному строительству в ведомстве “Кузбассуголь”. Позже он стал широко известен как “коммунист”. Но тогда, 8 августа 1989 года, выступая на пленарной сессии обкома, посвящённой итогам забастовки, Авалиани открыто призывал к скорейшему переходу к рыночной экономике .

18 июля было подписано соглашение между забастовочным комитетом и представителями правительства.

Правительство пошло на значительные уступки рабочим, но, с другой стороны, шахтёры, по этому соглашению, должны были распустить свои забастовочные комитеты (выделено мною ). Уже вскоре движение пошло на спад. Забастовка была прекращена».

Факты, говорящие о многом…

Одним из феноменов шахтёрского движения стал факт появления новых структур рабочего самоуправления в районах забастовок. Такими структурами стали, помимо забасткомов и стачкомов, рабочие комитеты, а в дальнейшем — Союз Трудящихся Кузбасса и Съезды Рабочих. 17 июля 1989 года шахтёры сформировали Кемеровский областной стачечный комитет.

Чиновникам ЦК КПСС, Правительства СССР и советской «профсоюзной» федерации ВЦСПС пришлось садиться за стол переговоров с этим новым органом, созданным шахтёрами.

Горняки, после окончания забастовки, сохранили на некоторое время (до прекращения существования СССР) забастовочные (рабочие) комитеты в городах и регионах. Они стали органами контроля со стороны рабочих за выполнением Постановления Совета Министров СССР от 3 августа 1989 года № 608 «О мерах по обеспечению выполнения совместных решений, принятых правительственными комиссиями с участием ВЦСПС и забастовочными комитетами трудящихся угольных регионов страны» и региональных соглашений.

Забастовочные (рабочие) комитеты шахтёров в 89-90 годах были фактически параллельными структурами власти (двоевластие ?). Ни одно важное решение на предприятии или в местных органах власти не принималось без согласования с ними.

Забастовочные (рабочие) комитеты попытались изменить и работу профсоюзов. Выражая мнение шахтёров, они требовали от выборных профсоюзных работников перестроить свою работу, выйти из-под влияния КПСС, руководства предприятий и встать на сторону рабочих. Однако профсоюзы отказались перестраивать свою работу. Тогда представители забастовочных (рабочих) комитетов приняли решение о проведении всесоюзного съезда шахтёров.

Как видим, эти органы стали на какое-то очень недлительное время подлинными органами рабочей власти, которые взяли на себя функции управления в городах Кузбасса и некоторых других областей в момент паралича на местах государственной власти, прежде всего власти партийных комитетов, растерявшихся и оказавшихся неспособными оказывать влияние не события.

Новый подъём рабочего движения пришёлся на 1990 год. Однако число бастовавших оказалось тогда намного меньше, чем в 1989 году.

Продолжили свою деятельность и созданные шахтёрами структуры самоуправления.

16-17 июня 1990 года в Донецке прошёл первый в истории СССР съезд шахтёров , организованный самими рабочими. Подавляющее большинство делегатов были рабочие — 80% делегатов представляли рабочих и лишь около 17% делегаты от инженерно-технического персонала.

Обсудив ситуацию в стране, в угольной отрасли и в профсоюзах, Первый съезд шахтёров СССР пришёл к выводу, что рабочим их отрасли нужно иметь постоянно действующее соглашение с Правительством. Съезд проголосовал за необходимость создания нового профсоюза и принял решение о проведении II-го съезда шахтёров. Он сформировал организационный комитет II-го съезда, поручив ему подготовить проекты документов, необходимых для создания профессионального союза.

Первый съезд шахтёров СССР принял заявление о том, что КПСС не представляет интересы рабочих.

«Так как рабочий, при руководстве страной КПСС, стал не хозяином страны, а остался в положении рабочей силы, а всякая попытка изменить этот статус — действия рабочих в соответствии с коммунистической идеологией, желающих быть коллективным хозяином — наталкивается на противодействие КПСС и администрации предприятий» [из документов Съезда].

Движение быстро политизировалось.

11 июля 1990 года, по решению Первого съезда шахтёров СССР, была проведена однодневная политическая забастовка и в основных угледобывающих регионах СССР — Кузбассе, Донбассе, Воркуте и Караганде партийные комитеты КПСС начались выводиться с предприятий.

Второй съезд шахтёров СССР прошёл 24-26 октября 1990 года в городе Донецке. На съезде присутствовало 814 делегатов. Съезд утвердил проект Генерального типового тарифного соглашения между шахтёрами и Правительством СССР.

Затем съезд был преобразован в Учредительный съезд профсоюза горняков, на котором после продолжительных дискуссий был учреждён Независимый профсоюз горняков СССР — за его учреждение проголосовало 642 делегата.

Рой Медведев отмечает, что «к лету 1991 года рабочее движение в СССР начало само собой стихать и сокращаться. Вся страна погружалась в кризис. Государство начало распадаться и никакие объединенные стачкомы или федерации трудящихся помешать этому не могли».

В этом Рой Медведев прав: государство и его управленческая машина начали быстро разваливаться под прессом неразрешимых экономических проблем, а созданные незадолго до этого рабочие организации оказались бессильны повлиять на политические решения.

Развал советского государства нанёс огромный удар по шахтёрам и их движению, по их организациям, в том числе и по новым профсоюзам, по способности шахтёров к самоорганизации в новых условиях.

Выяснилось вдруг, что в условиях позднего СССР было относительно легко вступать в конфликт с начальством, но куда трудней оказалось вступать в какие-либо конфликты в период экономического коллапса и отсутствия инвестиций со стороны как распавшегося Союза, так и со стороны новых республиканских властей.

Шахтёры оказались беззащитны перед лицом новых обстоятельств, наступления которых они не могли предвидеть даже в страшном сне. Как, впрочем, беззащитным оказалось и всё население бывшего СССР, за исключением только той его части, да и то не всей, которая материально была готова к подобному повороту событий и даже ждала его. Этой частью «советского народа как новой социальной общности» стала номенклатура — как союзная, так и региональная.

Наступил конец советского периода истории, в том числе и истории его организованного рабочего движения. Однако это был еще не конец рабочего движения вообще.

В России периода «судьбоносных» реформ 90-х годов и в пореформенный период рабочее движение начало, практически с нуля, развиваться уже под воздействием новых объективных условий.