Я скорблю о пчелах. Они истерзаны враждующими армиями. На Волыни нет больше пчел.

Мы осквернили ульи. Мы морили их серой и взрывали порохом. Чадившее тряпье издавало зловонье в священных республиках пчел. Умирая, они летали медленно и жужжали чуть слышно. Лишенные хлеба, мы саблями добывали мед. На Волыни нет больше пчел.

Летопись будничных злодеяний теснит меня неутомимо, как порок сердца. Вчера был день первого побоища под Бродами. Заблудившись на голубой земле, мы не подозревали об этом - ни я, ни Афонька Бида, мой друг. Лошади получили с утра зерно. Рожь была высока, солнце было прекрасно, и душа, не заслужившая этих сияющих и улетающих небес, жаждала неторопливых болей.

За пчелу и ее душевность рассказывают бабы по станицах, - начал взводный, мой друг, - рассказывают всяко. Обидели люди Христа или не было такой обиды, - об этом все прочие дознаются по происшествии времени. Но вот, - рассказывают бабы по станицах, - скучает Христос на кресте. И подлетает к Христу всякая мошка, чтобы его тиранить! И он глядит на нее глазами и падает духом. Но только неисчислимой мошке не видно евоных глаз. И то же самое летает вокруг Христа пчела. «Бей его, - кричит мошка пчеле, - бей его на наш ответ!..» - «Не умею, - говорит пчела, поднимая крылья над Христом, - не умею, он плотницкого классу…» Пчелу понимать надо, - заключает Афонька, мой взводный. - Нехай пчела перетерпит. И для нее небось ковыряемся…

И, махнув руками, Афонька затянул песню. Это была песня о соловом жеребчике. Восемь казаков - Афонькин взвод - стали ему подпевать.

Соловый жеребчик, по имени Джигит, принадлежал подъесаулу, упившемуся водкой в день усекновения главы. - Так пел Афонька, вытягивая голос, как струну, и засыпая. - Джигит был верный конь, а подъесаул по праздникам не знал предела своим желаниям. Было пять штофов в день усекновения главы. После четвертого подъесаул сел на коня и стал править в небо. Подъем был долог, но Джигит был верный конь. Они приехали на небо, и подъесаул хватился пятого штофа. Но он был оставлен на земле - последний штоф. Тогда подъесаул заплакал о тщете своих усилий. Он плакал, и Джигит прядал ушами, глядя на хозяина…

Так пел Афонька, звеня и засыпая. Песня плыла, как дым. И мы двигались навстречу закату. Его кипящие реки стекали по расшитым полотенцам крестьянских полей. Тишина розовела. Земля лежала, как кошачья спина, поросшая мерцающим мехом хлебов. На пригорке сутулилась мазаная деревушка Клекотов. За перевалом нас ждало видение мертвенных и зубчатых Брод. Но у Клекотова нам в лицо звучно лопнул выстрел. Из-за хаты выглянули два польских солдата. Их кони были привязаны к столбам. На пригорок деловито въезжала легкая батарея неприятеля. Пули нитями протянулись по дороге.

Ходу! - сказал Афонька.

И мы бежали.

О Броды! Мумии твоих раздавленных страстей дышали на меня непреоборимым ядом. Я ощущал уже смертельный холод глазниц, налитых стынувшей слезой. И вот - трясущийся галоп уносит меня от выщербленного камня твоих синагог…

Афонька Бида - конармеец-взводный, которого Лютов вначале называет своим другом. В рассказе «Путь в Броды» А. рассказывает ему притчу о пчеле, не захотевшей ужалить Христа, после чего заявляет, что пчелы должны претерпеть мучения войны, ибо она ведется и для их пользы. После этого А. поет песню о жеребенке по имени Джигит, который довез подъесаула, своего хозяина, на небо, однако тот хватился забытого на земле штофа водки и «заплакал о тщете своих усилий». Увидев, что Лютов не может застрелить смертельно раненного телефониста Долгушова, чтобы прекратить его мучения («Смерть Долгушова»), А. сам делает это, после чего начинает относиться к Лютову с ненавистью за его слабость и отсутствие, по мнению А., истинного милосердия; пытается застрелить Лютова, но ему препятствует повозочный Грищук. В рассказе «Афонька Вида» казаки взвода А. «для смеху» секут плетьми пеших ополченцев. Вскоре в перестрелке убивают коня А.; наутро герой исчезает и отсутствует несколько недель, добывая нового коня. Когда дивизия вступает в Берестечко, навстречу ей выезжает А. на рослом жеребце; за это время А. потерял один глаз. Затем герой «гуляет»: пьяный, разбивает в костеле раку с мощами святого и пытается играть на органе, аккомпанируя своим песням («У Святого Валента»).

Размышляя о влиянии революции на душу и сознание человека, мы обращаемся к творчеству писателей, стоящих на разных, порой резко противоположных друг другу позициях: от И.Бунина до В.Маяковского. Исаак Бабель занимает среди них своё особое место. От...

«Конармия» И. Э. Бабеля - это сборник небольших рассказов, связанных темой гражданской войны и единым образом повествователя. Рассказы из этой книги начали публиковаться в 1923 году. Разные по материалу, они рисовали мир новый и неожиданный. Судьба распорядилась...

Широкому кругу читателей Бабель стал известен в 1924 году, когда Маяковский напечатал в «Лефе» несколько новелл молодого автора. Вскоре после этого вышла в свет «Конармия». Ее перевели на двадцать языков, и Бабель стал известен далеко за пределами страны....

Савицкий - начальник шестой дивизии. В рассказе «Мой первый гусь» говорится о «гигантском теле» героя, о том, что от С. «пахнет духами и приторной прохладой мыла». Когда Лютов является к нему с приказом о назначении в дивизию, С. называет его «паршивеньким»....

Книга рассказов, 1925
Анкифиев Иван - конармеец, повозочный Ревтрибунала, получающий приказ отвезти в Ровно дьякона Ивана Агеева, симулирующего глухоту (рассказ "Иваны"). Отношения героев-тезок основаны на абсурдном сочетании ласки и ненависти. Анкифиев периодически стреляет у дьякона над ухом из револьвера, чтобы изобличить симулянта и иметь повод убить его. От выстрелов дьякон действительно начинает плохо слышать; он понимает, что вряд ли доедет живым до Ровно, о чем и говорит Лютову. В дальнейшем Анкифиев, несмотря на тяжелое ранение, остается в строю ("Чесники"). После боя при Чесниках он обвиняет Л готова в том, что тот идет в атаку с незаряженным наганом ("После боя"); падая па землю в припадке, Акинфмев разбивает лицо. Аполлинарий (Аполек) - старый монах, художник-иконописец. Тридцать лет тому назад ("Пан Аполек") он явился в Новоград-Волынский вместе с приятелем, слепым музыкантом Готфридом, и получил заказ на роспись нового костела. Персонажам икон Анкифиев придает черты горожан, вследствие чего его обвиняют в богохульстве: в течение тридцати лет длится война между церковью и богомазом, который "производит в святые" реальных людей. Прихожане защищают Анкифиева, и церковникам не удается уничтожить его росписи. В беседе с Лютовым Анкифий излагает "истинные" версии агиографических сюжетов, придавая им такой же бытовой колорит, как и своим иконам.
Рассказы Анкмфиева сурово осуждает костельный служка пан Робацкий. В дальнейшем ("У Святого Валента") Лготов видит росписи Анкифиева в костеле Берестечка; манера художника характеризуется как "обольстительная точка зрения на
смертные страдания сынов человеческих". Афопька Вида -конармеец-взводный, которого Лютоп вначале называет свои!
другом.
"в рассказе "Путь и Броды" Анкифиев рассказывает ему притчу о пчеле, не захотевшей ужалить Христа, после чего заявляет, что пчелы должны претерпеть мучения войны, ибо она ведется п для их пользы. После этого Анкпфий поет песню о жеребенке по имени Джигит, который довез подъесаула, своего хозяина, на небо, однако тот хватился забытого на земле штофа водки п "заплакал о тщете своих усилий". Увидев, что Лютоп не: может застрелить смертельно раненного телефониста Долгушова, чтобы прекратить его мучения ("Смерть Долгушо-ва"), Анкифиев сам делает это, после чего начинает относиться к Лютову с ненавистью за его слабость и отсутствие, по мнению Анкифиева, истинного милосердия; пытается застрелить Лготова, но ему препятствует повозочный Грищук.
В рассказе "Афопька Вида" казаки взвода Анкифиева "для смеху" секут плетьми пеших ополченцев. Вскоре в перестрелке убивают копя Апкнфиева; наутро герой исчезает и отсутствует несколько недель, добывая нового коня. Когда дивизия вступает в Берестечко, навстречу ей выезжает Апкпфиев па рослом жеребце; за это время Анкифиев потерял один глаз. Затем герой "гуляет": пьяный, разбивает в костеле раку с мощами святого п пытается играть на органе, аккомпанируя своим песням ("У Святого Валента"). Балмашев Никита - конармеец. В рассказе "Соль" - герой-рассказчик, автор письма в редакцию, посвященного теме "несознательности женщин, которые нам вредные". На станции Фастов бойцы из конармейского эшелона отбиваются от многочисленных мешочников, везущих соль н пытающихся сесть в поезд; однако Балмашев жалеет одну из женщин, па руках которой грудной ребенок, и сажает ее в вагон, причем убеждает бойцов не насиловать ее. Однако через некоторое время Балмашев догадывается, что женщина обманула их, а в ее свертке - "добрый пудовик соли". Оскорбленный низостью женщины, которую бойцы "возвысили как трудящуюся мать в республике", Балмашев сначала выбрасывает ее на ходу из вагона, а затем, чувствуя, что это недостаточное наказание, убивает из винтовки. Письмо Балмашева завершается клятвой от имени бойцов второго взвода "беспощадно поступать со всеми изменниками".
В рассказе "Измена" Балмашев - герой-рассказчик, автор заявления следователю, в котором повествует о том, как вместе с однополчанами Головицыным и Кустовым попал в Ы-..ский госпиталь в местечке Козине. На предложение доктора Явейна
сдать оружие, принять ванну и переодеться в больничную одежду бойцы отвечают решительным отказом и начинают вести еебя как в осаде. Однако через неделю они, от ран и переутомления, теряют бдительность, и "немилосердным сиделкам" удается их разоружить и переодеть. Обращение с жалобой к пре-дуревкома Бойдерману остается безрезультатным, и тогда конармейцы на площади перед госпиталем обезоруживают милиционера и из его нагана стреляют по стеклам больничной кладовки. Через четыре дня после этого один из них - Кустов - "должен был скончаться от своей болезни". Поведение всех окружающих Валмашев квалифицирует как измену, о чем с тревогой заявляет следователю. Брацлавский Илья - сын житомирского раввина Мот;гл: Брацлавекого; впервые Лютов ветре-чается с ним в доме отца ("Рабби"): это юноша "с могущественным лбом Спинозы, с чахлым лицом монахини", он демонстративно курит в присутствии молящихся, его называют "проклятым сыном, непокорным сыном". Через некоторое время он уходит из дома, вступает в партию и становится командиром полка ("Сын рабби"); когда фронт прорван, полк Балмашева разбит, а сам герой умирает от тифа.
Галин - один из сотрудников газеты "Красный кавалерист", "узкий в плечах, бледный и слепой", влюбленный и прачку Ирину. Он говорит ей о русской истории, однако Ирина уходит спать с поваром Василием, "оставив Галина наедине с луной". Подчеркнутая тщедушность персонажа резко контрастирует с проявляемой им силой воли: он называет Лютова "слюнтяем" и говорит о "политическом воспитании Нерпой Конной" - в то время как из открывшейся двери кухни "высовываются в прохладу" ноги Ирины и Василия.
Гедалп - герой одноименного рассказа, старый слепой еврей-философ, хозяин лавочки в Житомире. В беседе с Люто-вым он выражает готовность принять революцию, но сетует, что в пей много насилия и мало "добрых людей". Гедали мечтает об "Интернационале добрых людей"; он не может понять разницу между революцией и контрреволюцией, поскольку та и другая несут с собой смерть.
Дьяков - начальник конского запаса дивизии, бывший цирковой атлет. Когда конармейцы насильственно меняют своих измученных лошадей па более свежих крестьянских ("Начальник конзапаса"), мужики протестуют: один из них говорит Д., что доставшаяся ему "в обмен" лошадь не может даже встать. Тогда Дьяков, которому придан романтически-театральный облик (черный плащ и серебряные лампасы вдоль красных шаровар), подходит к лошади, и та, почувствовав "умелую силу, истекавшую от этого седого, цветущего и молодцеватого Ромео", непостижимым образом поднимается на ноги.
Конкин - герой одноименного рассказа, бывший "музыкальный эксцентрик п салонный чревовещатель из города Нижнего", ныне "политический комиссар Ы-..ской кавбригады и троекратный кавалер ордена Красного Знамени". На привале он "со всегдашним своим шутовством" рассказывает, как однажды, раненный во время боя, преследовал польского генерала, который еще дважды ранил его. Однако Конкин настигает поляка и уговаривает сдаться; тот отказывается сдаться нижнему чипу, не веря, что перед ним - "высший начальник". Тогда Кок-шш "но старинке" - не открывая рта - матерно ругает старика. Узнав, что Конкин - комиссар и коммунист, генерал просит героя зарубить его, что тот и делает; при этом сам Конкин уже почти теряет сознание от потери крови.
Курдюков Василий - конармеец, мальчик экспедиции Политотдела, диктующий Лютову письмо к матери ("Письмо"), » котором бесстрастно повествует о судьбе своего брата Федора - красноармейца, зверски убитого их отцом, Тимофеем Родионовичем Курдюковым - командиром роты у Деникина; Тимофей пытает и самого Курдюкова, но тому удается бежать. Он добирается в Воронеж к другому брату - Семену, командиру полка у Буденного. Вместе с ним Василий отправляется в Майкоп, где Семен, пользуясь авторитетом, получает в свое распоряжение отца, взятого в плен вместе с другими деникинцами, подвергает его жестокой порке, а затем убивает. Курдюкова, диктующего письмо, больше, чем судьбы отца и братьев, волнует судьба его оставленного копя Степки. Окончив диктовать, Василий показывает Лютову фотографию своей семьи - Тимофея "со сверкающим взглядом бесцветных и бессмысленных глаз", "чудовищно огромных, тупых, широколицых, лупоглазых" Федора и Семена и "крохотной крестьянки с чахлыми светлыми и застенчивыми чертами лица" - матери, которой адресовано письмо.
Лёвка - конармеец, кучер начдива, бывший цирковой артист. В рассказе "Вдова" Л. упрашивает Сашку - "полковую жену" командира полка Шевелева - отдаться ему (сам Шевелев смертельно ранен). Комполка дает Сашке и Левке последние распоряжения; как только он умирает, Левка требует у "вдовы", чтобы та выполнила наказ и отослала матери Шевелева его "одежду, сподники, орден"; в ответ на слова Сашки о несвоевременности этого разговора Левка разбивает ей кулаком лицо, чтобы "помнила память" покойного.
Лютов - главный герой-рассказчик цикла, фигурирующий в большинстве рассказов. "Кирилл Лютов" - псевдоним Бабеля в качестве военного корреспондента б-й кавалерийской дивизии 1-й Конной армии; естественно, что в образе героя явственно автобиографическое начало. Лютов - еврей-одессит, брошенный женой; кандидат прав Петербургского университета: интеллигент, пытающийся примирить принципы общечеловеческого гуманизма с реальностью революционной эпохи -жестокостью, насилием, разгулом примитивных инстинктов. Его "страшная" фамилия плохо сочетается с чувствительностью и душевной тонкостью. Получив назначение в штаб 6-й дивизии, Лютов является к начдиву Савицкому ("Мой первый гусь"), производя на того отрицательное впечатление своей интеллигентностью. Квартирьер, провожающий Лютова к месту ночлега, говорит, что единственный способ стать "своим" среди красноармейцев - быть столь же брутальным, как и они. Встретив весьма нелюбезный прием со стороны бойцов, проголодавшийся Лютов толкает кулаком в грудь старуху-хозяйку, отказавшуюся его накормить, затем убивает хозяйского гуся, раздавив ему голову сапогом, и приказывает старухе изжарить его. Наблюдавшие сцену конармейцы приглашают Лютова к котлу; он читает им "Правду" с речью Ленина, затем они идут спать на сеновал: "Я видел сны и женщин во сне, и только сердце мое, обагренное убийством, скрипело и текло". Приехав в занятый Новоград-Волынский ("Переход через Збруч"), Лютов занимает квартиру в еврейском семействе и ложится спать рядом с заснувшим хозяином. Герой видит страшный сон -беременная хозяйка будит Лютова, и оказывается, что тот спал рядом с ее мертвым отцом, убитым поляками. В рассказе "Костел в Новограде" Лютов отправляется с докладом к военкому, живущему в доме ксендза, пьет ром с помощником ксендза Ромуальдом, затем отправляется разыскивать военкома и находит его в подземелье костела: вместе с другими конармейцами они обнаруживают в алтаре деньги и драгоценности. Иконы в Новограде-Волынском ("Пап Аполек") явно напоминают Лютову знакомых горожан; он беседует с художником Аполеком. В рассказе "Письмо" Лютов записывает под диктовку Кур-дюкова его письмо к матери. Б рассказе "Солнце Италии" читает отрывок письма, написанного его соседом по квартире Сидоровым к женщине по имени Виктория. В Житомире ("Геда22 ли"), под воздействием воспоминаний детства, Лютов в субботу ищет "первой звезды", а затем беседует с лавочником-философом Гедали, убеждая его (и себя), что зло допустимо в качестве средства к добру, что революция невозможна без насилия, а Интернационал "кушают с порохом и приправляют лучшей кровью". В рассказах "Рабби" и "Сын Рабби" Лютов встречается с Ильёй Брацлавским - сыном житомирского раввина. В рассказе "Учение о тачанке" Лютов получает под командование повозочного Грищука и становится обладателем тачанки, перестав быть "парнем среди казаков". Во время сражения под Бродами Лютов не может найти в себе силы застрелить смертельно раненного телефониста Долгушова по его просьбе ("Смерть Дол-гушова"); это делает Афонька Вида, после чего пытается застрелить самого Л.: сталкиваются два представления о гуманности; утешая Лютова, повозочный Грищук угощает его яблоком. После перехода из Хотина в Берестечко ("Берестечко") Лютов, бродя по городу, попадает в замок графов Рациборских; глядя оттуда па площадь, видит митинг, на котором воепком-див Виноградов говорит о Втором конгрессе Коминтерна; затем Лютов находит обрывок французского письма, датированного 1820 г., в котором идет речь о том, что умер Наполеон. В рассказе "Вечер" Лютов говорит о сотрудниках по газете "Красный кавалерист" - Галине, Слинкине и Сычеве ("три холостые сердца со страстями рязанских Иисусов"). Герой - "в очках, с чирьями на шее и забинтованными ногами" - жалуется Галину на болезнь и усталость, после чего тот называет Л готова слюнтяем. В рассказе "У Святого Валента" Лютов, видя оскверненный конармейцами костел, пишет рапорт "об оскорблении религиозного чувства местного населения". В рассказе "Эскадронный Трунов" Лютов жестоко бранится с Труновым, убившим двух пленных поляков. В бою под Хотином ("Иваны") убивают коня Лютова, и он на санитарной повозке подбирает раненых, после чего встречает двух Иванов - конармейца Акинфиева и дьякона Агеева, который ожидает скорой смерти; он просит Лютова написать его жене в Касимов: "пущаи моя супруга плачет обо мне". Во время ночевки в Замостье ("Замостье") Лютов видит во сне женщину по имени Марго, "одетую для бала", которая вначале ласкает его, а затем читает по нем поминальную молитву и кладет пятаки ему на глаза. Наутро штаб дивизии перемещается в Ситанец; Лютов останавливается в хате вместе с квартирьером Волковым - однако противник наступает, и вскоре им приходится бежать на одной лошади; Лютов соглашается со словами Волкова: "Мы проиграли кампанию". В рассказе "После боя" Лютов в стычке с Акинфиевым признает, что ходит в атаку с незаряженным наганом; после этой стычки он "вымаливает у судьбы простейшее из умении - умение убить человека". В рассказе "Песня" Лютов, угрожая оружием, требует у "злой хозяйки" щей, однако ему мешает своей песней Сашка Христос: "Сашка смирил меня полузадушенным и качающимся своим голосом". В рассказе "Аргамак" Лютов решает перейти в строй - в 6-ю дивизию; его определяют в 4-й эскадрон 23-го кавполка и дают лошадь, отобранную по приказу командира эскадрона Баулина у казака Тихомолова в наказание за то, что тот убил двух пленных офицеров. Неумение Лютова обращаться с конем приводит к тому, что спина аргамака превращается в сплошную рану. Лютову жалко коня; кроме того, оп переживает, что стал соучастником несправедливости, допущенной в отношении хозяина аргамака. Встретившись с Тихомоловым, герой предлагает ему "помириться", но тот, увидев, в каком состоянии находится конь, отказывается. Эскадронный Баулин за то, что Лютов "норовит жить без врагов", прогоняет его, и герой переходит в 6-й эскадрон. В Будятичах ("Поцелуй") Лютов останавливается на квартире школьного учителя. Ординарец Мишка Суровцев советует дочке учителя, Елизавете Алексеевне Томилином, лечь спать "поближе" к нему и Лютову, после чего в дом начинают собираться многочисленные старики и старухи, чтобы защитить женщину от грозящего насилия. Лютов успокаивает Томилину; через два дня они становятся друзьями, затем любовниками. Полк по тревоге уходит из Будятичей; однако через несколько недель, оказавшись на ночевке в девяти километрах, Лютов и Суровцев вновь едут туда. Лютов проводит ночь с Томили-ной, по перед рассветом ординарец торопит его уехать, хотя герой не понимает причин спешки. По дороге Суровцев сообщает Лютову, что парализованный отец Томилипой ночью умер. Последние слова рассказа (и всей книги): "В это утро наша бригада прошла бывшую государственную границу Царства Польского". Павличенко Матвей Родионович - конармеец, "красный генерал", герой-рассказчик "Жизнеописания Павличенки Матвея Родноныча". Будучи пастухом в Ставропольской губернии, женился на девушке по имени Настя. Узнав, что помещик Никитинский, у которого он работал, пристает к его жене, просит расчет; однако помещик заставляет его в течение десяти лет выплачивать долг. В 1918 г. уже став командиром красно-казачьего отряда, Павличенко приезжает в усадьбу Никитинского и предает его мучительной смерти в присутствии сумасшедшей жены помещика. Характерна мотивировка: "Стрельбой от человека только отделаться можно: стрельба - это ему помилование, а себе гнусная легкость, стрельбой до души не дойдешь, где она у человека есть и как она показывается. Но я, бывает, себя не жалею, я, бывает, врага час топчу пли более часу, мне желательно узнать, какая она у нас есть..." В рассказе "Чеснп-ки" Павличенко - начдив шесть - пререкается с Ворошиловым, не желая начинать атаку не в полном составе дивизии. В рассказе "Комбриг два" Павличепко назван "своевольным". Прищепа - конармеец, герой одноименного рассказа: "молодой кубанец, неутомительный хам, вычищенный коммунист, будущий барахольщик, беспечный сифилитик, неторопливый враль". За то, что Прищепа бежал от белых, они убили его родителей; имущество было расхищено соседями. Вернувшись в родную станицу, Прищепа мстит всем, у кого находит вещи из своего дома. Затем он, запершись в хате, двое суток пьет, поет, плачет и рубит шашкой столы; на третью ночь поджигает дом, убивает корову и скрывается из станицы. Ромуальд - помощник ксендза в Новограде-Волынском, шпионящий за красноармейцами и расстрелянный ими. В рассказе "Костел в Новограде" Лютов (не зная, что Ромуальд -шпион) пьет с ним ром. В рассказе "Пан Аполек" Ромуальд оказывается "прототипом" Иоанна Крестителя на иконе, написанной Аполеком. Савицкий - начальник шестой дивизии. В рассказе "Мой первый гусь" говорится о "гигантском теле" героя, о том, что от Савицкого "пахнет духами и приторной прохладой мыла". Когда Лютов является к нему с приказом о назначении в дивизию, Савицкий называет его "паршивеньким". В рассказе "Переход через Збруч" Лютову снится, что Савицкий убил комбрига за то, что тот "поворотил бригаду". В рассказе "Комбриг два" Савицкий назван "пленительным"; именно его выучкой Лютов объясняет молодецкую кавалерийскую посадку Колесникова, командира второй бригады. После неудачных боев Савицкий смещен с должности ("Смерть Дол-гушова", "История одной лошади") и отправлен в резерв; он живет с казачкой Павлой в Радзивилове - "облитый духами и похожий на Петра Великого". В рассказе "Продолжение истории одной лошади" Савицкий вновь командует дивизией, которая ведет тяжелые арьергардные бои; об этом Савицкий пишет в ответном письме Хлебникову, обещая увидеться с ним разве что "в царствии небесном". Сашка - санитарка 31-го кавполка, "дама всех эскадронов". В рассказе "Вдова" "полевая жена" комполка Шевелева вплоть до его гибели. В рассказе "Чесники" Сашка уговаривает казачонка Степку Дуплищева случить принадлежащего начдиву кровного жеребца Урагана с Сашкиной кобылой, обещая за это рубль; в конце концов, тот соглашается, однако после случки Сашка уезжает, не отдав Степке денег. В рассказе "После боя" Сашка не желает сесть за стол рядом с командиром первого эскадрона Воробьевым из-за того, что он и его бойцы не проявили себя в атаке должным образом. Сашка Христос (Коняев) - конармеец, герой одноименного рассказа. Когда С. было 14 лет, он отправился в Грозный подручным к отчиму Тараканычу, который работал плотником. От прохожей нищенки они оба заразились сифилисом. Когда они возвращаются в станицу, Сашка Христос, угрожая рассказать матери о болезни отчима, получает у него разрешение уйти в пастухи. Герой "прославился на весь округ простодушием", за что получил прозвище "Христос". В рассказе "Песня" он назван "эскадронным певцом"; в избе, где стоит Л ютов, Сашка поет под гармонику кубанскую песню "Звезда полей" (песням его научил в 1919 г. браконьер на Дону). Сидоров - конармеец, сосед Лютова по квартире в Ново-граде-Волынском ("Солнце Италии"), изучающий по ночам итальянский язык и план Рима. Л ютов называет Сидорова "тоскующим убийцей". В письме к женщине по имени Виктория Сидоров рассказывает о былом увлечении анархизмом, о своем трехмесячном пребывании в махновской армии и о встрече с лидерами анархистов в Москве. Герой тоскует без "настоящего" дела; ему скучно и в Конармии, поскольку из-за раны он не может быть в строю. Сидоров просит Викторию помочь ему отправиться в Италию для подготовки там революции. Основа образа Сидоров - сочетание светлой романтической мечты и мрачного мотива смерти: "ночь, полная далеких и тягостных звонов, квадрат света в сырой твме - и в нем мертвенное лицо Сидорова, безжизненная маска, нависшая над желтым пламенем свечи". Трунов Павел - конармеец, герой рассказа "Эскадронный Трунов". Из десяти взятых в плен поляков Трунов убивает двоих, старика и юношу, подозревая, что они офицеры. Он просит Лютова вычеркнуть убитых из списка, однако тот отказывается. Увидев в небе вражеские самолеты, Трунов вместе с Андреем и Восмилетовым пытается сбить их из пулеметов; при этом оба они погибают. Трунов похоронен в Сокале. Хлебников - конармеец, командир первого эскадрона. Начпив Савицкий забирает у Хлебникова белого жеребца ("История одной лошади"); после тщетных попыток вернуть его Хлебников пишет заявление о выходе из ВКП(б), поскольку партия не может восстановить справедливость в его деле. После этого у него начинается нервный припадок, и в итоге его де мобилизуют "как инвалида, имеющего шесть поранении. Лю-тов сожалеет об этом, поскольку считает, что Хлебникова был похож характером на него: "Мы оба смотрели на мир, как на луг в мае, как на луг, по которому ходят женщины и кони. В рассказе "Продолжение истории одной лошади" Хлебников -председатель уревкома на Витебщине; он пишет Савицкому примирительное письмо.

Я скорблю о пчелах. Они истерзаны враждующими армиями. На Волыни нет больше пчел.

Мы осквернили ульи. Мы морили их серой и взрывали порохом. Чадившее тряпье издавало зловонье в священных республиках пчел. Умирая, они летали медленно и жужжали чуть слышно. Лишенные хлеба, мы саблями добывали мед. На Волыни нет больше пчел.

Летопись будничных злодеяний теснит меня неутомимо, как порок сердца. Вчера был день первого побоища под Бродами. Заблудившись на голубой земле, мы не подозревали об этом - ни я, ни Афонька Бида, мой друг. Лошади получили с утра зерно. Рожь была высока, солнце было прекрасно, и душа, не заслужившая этих сияющих и улетающих небес, жаждала неторопливых болей.

За пчелу и ее душевность рассказывают бабы по станицах, - начал взводный, мой друг, - рассказывают всяко. Обидели люди Христа или не было такой обиды, - об этом все прочие дознаются по происшествии времени. Но вот, - рассказывают бабы по станицах, - скучает Христос на кресте. И подлетает к Христу всякая мошка, чтобы его тиранить! И он глядит на нее глазами и падает духом. Но только неисчислимой мошке не видно евоных глаз. И то же самое летает вокруг Христа пчела. «Бей его, - кричит мошка пчеле, - бей его на наш ответ!..» - «Не умею, - говорит пчела, поднимая крылья над Христом, - не умею, он плотницкого классу…» Пчелу понимать надо, - заключает Афонька, мой взводный. - Нехай пчела перетерпит. И для нее небось ковыряемся…

И, махнув руками, Афонька затянул песню. Это была песня о соловом жеребчике. Восемь казаков - Афонькин взвод - стали ему подпевать.

Соловый жеребчик, по имени Джигит, принадлежал подъесаулу, упившемуся водкой в день усекновения главы. - Так пел Афонька, вытягивая голос, как струну, и засыпая. - Джигит был верный конь, а подъесаул по праздникам не знал предела своим желаниям. Было пять штофов в день усекновения главы. После четвертого подъесаул сел на коня и стал править в небо. Подъем был долог, но Джигит был верный конь. Они приехали на небо, и подъесаул хватился пятого штофа. Но он был оставлен на земле - последний штоф. Тогда подъесаул заплакал о тщете своих усилий. Он плакал, и Джигит прядал ушами, глядя на хозяина…

Так пел Афонька, звеня и засыпая. Песня плыла, как дым. И мы двигались навстречу закату. Его кипящие реки стекали по расшитым полотенцам крестьянских полей. Тишина розовела. Земля лежала, как кошачья спина, поросшая мерцающим мехом хлебов. На пригорке сутулилась мазаная деревушка Клекотов. За перевалом нас ждало видение мертвенных и зубчатых Брод. Но у Клекотова нам в лицо звучно лопнул выстрел. Из-за хаты выглянули два польских солдата. Их кони были привязаны к столбам. На пригорок деловито въезжала легкая батарея неприятеля. Пули нитями протянулись по дороге.

Ходу! - сказал Афонька.

И мы бежали.

О Броды! Мумии твоих раздавленных страстей дышали на меня непреоборимым ядом. Я ощущал уже смертельный холод глазниц, налитых стынувшей слезой. И вот - трясущийся галоп уносит меня от выщербленного камня твоих синагог…

Учение о тачанке

Мне прислали из штаба кучера, или, как принято у нас говорить, повозочного. Фамилия его Грищук. Ему тридцать девять лет.

Пробыл он пять лет в германском плену, несколько месяцев тому назад бежал, прошел Литву, северо-запад России, достиг Волыни и в Белеве был пойман самой безмозглой в мире мобилизационной комиссией и водворен на военную службу. До Кременецкого уезда, откуда Грищук родом, ему осталось пятьдесят верст. В Кременецком уезде у него жена и дети. Он не был дома пять лет и два месяца. Мобилизационная комиссия сделала его моим повозочным, и я перестал быть парием среди казаков.

Я - обладатель тачанки и кучера в ней. Тачанка! Это слово сделалось основой треугольника, на котором зиждется наш обычай: рубить - тачанка - кровь…

Поповская, заседательская ординарнейшая бричка по капризу гражданской распри вошла в случай, сделалась грозным и подвижным боевым средством, создала новую стратегию и новую тактику, исказила привычное лицо войны, родила героев и гениев от тачанки. Таков Махно, сделавший тачанку осью своей таинственной и лукавой стратегии, упразднивший пехоту, артиллерию и даже конницу и взамен этих неуклюжих громад привинтивший к бричкам триста пулеметов. Таков Махно, многообразный, как природа. Возы с сеном, построившись в боевом порядке, овладевают городами. Свадебный кортеж, подъезжая к волостному исполкому, открывает сосредоточенный огонь, и чахлый попик, развеяв над собою черное знамя анархии, требует от властей выдачи буржуев, выдачи пролетариев, вина и музыки.

Армия из тачанок обладает неслыханной маневренной способностью.

Буденный показал это не хуже Махно. Рубить эту армию трудно, выловить - немыслимо. Пулемет, закопанный под скирдой, тачанка, отведенная в крестьянскую клуню, - они перестают быть боевыми единицами. Эти схоронившиеся точки, предполагаемые, но не ощутимые слагаемые, дают в сумме строение недавнего украинского села - свирепого, мятежного и корыстолюбивого. Такую армию, с растыканной по углам амуницией, Махно в один час приводит в боевое состояние; еще меньше времени требуется, чтобы демобилизовать ее.

У нас, в регулярной коннице Буденного, тачанка не властвует столь исключительно. Однако все наши пулеметные команды разъезжают только на бричках. Казачья выдумка различает два вида тачанок: колонистскую и заседательскую. Да это и не выдумка, а разделение, истинно существующее.

На заседательских бричках, на этих расхлябанных, без любви и изобретательности сделанных возках, тряслось по кубанским пшеничным степям убогое красноносое чиновничество, невыспавшаяся кучка людей, спешивших на вскрытия и на следствия, а колонистские тачанки пришли к нам из самарских и уральских, приволжских урочищ, из тучных немецких колоний. На дубовых просторных спинках колонистской тачанки рассыпана домовитая живопись - пухлые гирлянды розовых немецких цветов. Крепкие днища окованы железом. Ход поставлен на незабываемые рессоры. Жар многих поколений чувствую я в этих рессорах, бьющихся теперь по развороченному волынскому шляху.

Я испытываю восторг первого обладания. Каждый день после обеда мы запрягаем. Грищук выводит из конюшни лошадей. Они поправляются день ото дня. Я нахожу уже с гордой радостью тусклый блеск на их начищенных боках. Мы растираем коням припухшие ноги, стрижем гривы, накидываем на спины казацкую упряжь - запутанную ссохшуюся сеть из тонких ремней - и выезжаем со двора рысью. Грищук боком сидит на козлах; мое сиденье устлано цветистым рядном и сеном, пахнущим духами и безмятежностью. Высокие колеса скрипят в зернистом белом песке. Квадраты цветущего мака раскрашивают землю, разрушенные костелы светятся на пригорках. Высоко над дорогой, в разбитой ядром нише стоит коричневая статуя святой Урсулы с обнаженными круглыми руками. И узкие древние буквы вяжут неровную цепь на почерневшем золоте фронтона… «Во славу Иисуса и его божественной матери…»

Безжизненные еврейские местечки лепятся у подножия панских фольварков. На кирпичных заборах мерцает вещий павлин, бесстрастное видение в голубых просторах. Прикрытая раскидистыми хибарками, присела к нищей земле синагога, безглазая, щербатая, круглая, как хасидская шляпа. Узкоплечие евреи грустно торчат на перекрестках. И в памяти зажигается образ южных евреев, жовиальных, пузатых, пузырящихся, как дешевое вино. Несравнима с ними горькая надменность этих длинных и костлявых спин, этих желтых и трагических бород. В страстных чертах, вырезанных мучительно, нет жира и теплого биения крови. Движения галицийского и Волынского еврея несдержанны, порывисты, оскорбительны для вкуса, но сила их скорби полна сумрачного величия, и тайное презрение к пану безгранично. Глядя на них, я понял жгучую историю этой окраины, повествование о талмудистах, державших на откупу кабаки, о раввинах, занимавшихся ростовщичеством, о девушках, которых насиловали польские жолнеры и из-за которых стрелялись польские магнаты.

Сборник рассказов И.Бабеля «Конармия». Уроки в 11-м классе

Я ИДУ НА УРОК

Елена ЯНЧЕНКО,
школа № 1415,
Москва

Сборник рассказов И.Бабеля «Конармия»

Уроки в 11-м классе

Серьёзный и обстоятельный разговор о творчестве Исаака Бабеля с учащимися является составной частью изучения темы Гражданской войны в литературе 20-х годов ХХ века. До Бабеля изучается роман А.Фадеева «Разгром», после - «Тихий Дон» Шолохова. Такое построение темы даёт учителю возможность всесторонне показать трагедию народа в годы войны, переклички и контрасты в постижении её писателями с различными идейно-художественными принципами и жизненным опытом.

Н а изучение сборника представляется целесообразным отвести четыре урока. Материал можно отобрать и распределить примерно так.

1–2 уроки: Трагизм действительности в рассказах Бабеля («Переход через Збруч», «Письмо», «Гедали», «Путь в Броды», «Измена», «Соль»).

3 урок: Изображение конармейцев в сборнике («Вдова», «Эскадронный Трунов»).

4 урок: Судьба интеллигента на войне («Путь в Броды», «Мой первый гусь», «Смерть Долгушова», «Аргамак», «После боя»).

Тема открывается вступительным словом учителя, знакомящего учащихся с основными вехами жизненного пути писателя, непосредственно повлиявшими на его жизненную и творческую позицию, отразившуюся в рассказах. И.Бабель принимал активное участие в борьбе за новый мир: он был солдатом на румынском фронте, участником продовольственных экспедиций, борьбы с Юденичем, белополяками в составе Первой Конной. Бабель приехал на фронт как корреспондент газеты «Красный кавалерист». Двигаясь с частями, он писал агитационные статьи и вёл дневник военных действий под псевдонимом Кирилл Васильевич Лютов. Был у него и личный дневник, не предназначенный для печати, некоторые места которого особенно интересны для понимания сборника: “Почему у меня непроходящая тоска? Потому что далёк от дома, потому что разрушаем. Идём, как вихрь, как лава, всеми ненавидимые, разлетается жизнь, я на большой непрекращающейся панихиде”. В отношениях Бабеля с революцией чувствуется трагическая “нераздельность и неслиянность”. Учащиеся пытаются объяснить смысл этого парадокса и таким образом приоткрывают для себя трагедию писателя, страстно мечтавшего о новой жизни и приходившего в ужас от тех способов, которыми её пытались построить. Задача уроков - проследить, как это противоречие художественно воплотилось в сборнике «Конармия».

Очень важно познакомить учащихся с художественным своеобразием “поэтической прозы” писателя, помогающим лучше воплотить идею сборника. Начинаем с анализа пейзажа, открывающего сборник рассказа «Переход через Збруч». Учащиеся должны задуматься над тем, как пейзаж подготавливает дальнейшие события, настроение, атмосферу произведения. Начало пейзажа мирное, спокойное, идиллическое.

“Поля пурпурного мака цветут вокруг нас, полуденный ветер играет в желтеющей ржи, девственная гречиха встаёт на горизонте, как стена дальнего монастыря”. Но тут же вместе с рекой (“Волынь уходит от нас в жемчужный туман берёзовых рощ”) мир и покой уходят вдаль от людей. Их место занимают совсем другие образы: “Оранжевое солнце катится по небу, как отрубленная голова… штандарты заката веют над нашими головами. Запах вчерашней крови и убитых лошадей каплет в вечернюю прохладу”. Мир уступает место войне, крови, смерти. Война предстаёт здесь как космическая трагедия, охватывающая всю природу, вся вселенная окрашивается в кровавые цвета войны. Мрачный венец этой картины - образ тишины-убийцы (“всё убито тишиной”). Традиционно “тишина” ассоциировалась в русской литературе с миром, покоем, благоденствием. (Ср. у Ломоносова: “Царей и царств земных отрада, // Возлюбленная тишина…”) В мире же Бабеля тишина означает смерть, убийство, это тишина поля битвы, “усеянного мёртвыми костями”.

Интересно пронаблюдать, как этот мотив “тишины-убийцы”, то есть искажённых, противоречащих самим себе понятий, воплощается в художественной ткани рассказа. Герой спит на привале, но его сон - не отдохновение, а продолжение ужасов дня, спящий человек не отдыхает, набираясь сил, а мечется, “кричит и бросается”. Жизнь так страшна, что не оставляет героя даже во сне. Высшая точка развития этой метафоры - спящий отец хозяйки, оказывающийся трупом.

Так на протяжении полутора страниц художественная мысль автора движется от “полей пурпурного мака” (не забудем отметить, что мак в культурной традиции - образ сна, то есть первые слова пейзажа задают тему) до “лица, разрубленного пополам”, от вечного, безмятежного сна природы до жуткого, леденящего душу сна изуродованного трупа. Постепенно, но в то же время быстро, с “мгновенным ускорением”, вводит автор читателя в трагедийный мир своего произведения.

Д ля подготовки к первым двум урокам учащиеся получают вопрос, сформулированный одинаково для всех рассказов и предполагающий глубокий анализ каждого из них: “Как в данных рассказах изображается трагизм действительности?” Перечислить ужасы войны, изображённые в них, не представляет труда. Для более глубокого проникновения в мысль писателя даются более узкие вопросы. Например: “Что производит особенно страшное впечатление в рассказе «Письмо»?” Учащиеся отвечают, что это будничность, обыденность происходящего. Страшная история сыно- и отцеубийства теряется в бытовых мелочах, просьбах “заколоть рябого кабанчика” и “сделать посылку”, “присматривать до Стёпы”, описании “очень великолепного городка” Воронежа, рациона конармейца и так далее. Сами участники событий не осознают их как нечто из ряда вон выходящее, это кровавые будни войны.

Можно вспомнить о том, что мотив сыноубийства на поле брани достаточно традиционен для литературы, ведёт начало от народных эпических сказаний о богатырях, вступающих в бой с незнакомым противником и с ужасом обнаруживающих впоследствии в убитом враге собственного сына, рождённого и выросшего вдали от отца. Кроме того, учащиеся с лёгкостью вспоминают похожий сюжет в гоголевском «Тарасе Бульбе». На этом фоне особенно впечатляет бабелевское переосмысление “бродячего сюжета” (вопрос об этом также может быть поставлен перед классом). У Бабеля нет ничего похожего на отчаянные сетования совершивших непоправимое по неведению эпических богатырей - преступления его героев осмысленные, сознательные, целенаправленные. И если Тарас Бульба убивает неверного сына в пылу битвы, потрясённый зрелищем того, как сын только что убивал своих недавних товарищей, и всё равно не удерживается от горестного восклицания: “И чем не казак был!..” - то у Бабеля убивают пленных, обдуманно, хладнокровно, с длительной, намеренной жестокостью (“И папаша начали Федю резать… и резали до темноты, пока брат Фёдор Тимофеевич не кончился”). Ужас описываемых в рассказе событий в том, что убийство стало нормой жизни. Автор письма уверяет мать, что отныне её сын, красный командир, защитит её от злокозненных соседей: “Таперича какой сосед вас начнёт забижать, то Семён Тимофеевич может его вполне зарезать”. Возникает вопрос: смогут ли эти люди вернуться к мирной жизни? Их психика и нравственность искалечены безнадёжно. Война страшна не только своим реальным кровопролитием, но и необратимыми разрушениями человеческой психики.

Рассказ «Гедали» продолжает традиционную для русской литературы тему “маленького человека”. Революция провозгласила, что она совершается для простого человека, имеет целью утверждение его счастья. Но в результате именно к нему она оборачивается своим самым страшным лицом, несёт ему гибель и насилие. И человек теряется, он не может отличить революцию от контрреволюции - настолько у них одинаковые методы. Получается, что в процессе Гражданской войны прекрасные идеалы справедливости уничтожаются теми страшными средствами, которыми революция хочет утвердить свои цели. Она противоречит самой себе, сливается с контрреволюцией. Естественно возникает вопрос: нужна ли она - такая революция? И дело не в шкурничестве, эгоизме обывателя, которому жалко граммофон для общего дела: Гедали готов отдать всё доброму человеку, но он встречает только насилие.

Эта же мысль о кровавой цене революции, о тех бессмысленных жертвах, которые она требует от малых сих, продолжается в рассказе «Путь в Броды». (Задаётся вопрос: “Как перекликаются рассказы «Гедали» и «Путь в Броды»?”) Здесь она звучит метафорически - через судьбу пчёл (“Мы осквернили улья… На Волыни нет больше пчёл”). По древним представлениям, пчела - священна; так и революция объявила своей святыней “маленького человека” (“кто был ничем, тот станет всем…”), а на деле губит его. Афонька Бида бесхитростно оправдывает нынешние жертвы грядущим счастьем: “Нехай пчела перетерпит. И для неё, небось, ковыряемся…” Возникает вопрос: убедительно ли звучит эта мысль? Метафора с пчёлами особенно красноречиво ставит её под сомнение. Что может дать пчеле победившая революция? Как её осчастливит новый строй? Данный ей Богом порядок жизни неизменен в течение сотен тысячелетий, и в этом её сила и закон её бытия. Может ли Афонька Бида изменить к лучшему естественный, природный порядок жизни?

Сходное развитие мысли можно увидеть и в рассказе «Гедали». “Революция, - скажем ей «да», но разве субботе мы скажем «нет»?” “Маленький человек” не может отказаться от своих многовековых устоев, революция, по его мнению, не должна отменять традиций. Но можно ли совместить “революцию” и “субботу”? Отрицательный ответ на этот вопрос очевиден.

Так возникает большой знак вопроса не только над средствами, но и над целями революции. В унисон этой идее рассказа «Путь в Броды» звучит и “песня о соловом жеребчике” - о “тщете усилий” подъесаула, приехавшего на небо, но забывшего на земле последний штоф. В этой притче можно увидеть намёк на утопичность революционных целей, и особенно показательно то, что речь идёт о писателе, которого никак нельзя заподозрить в симпатиях к старому режиму. (В начале темы учитель может рассказать ученикам о тех притеснениях, которые терпели евреи в царской России, откуда последует вывод, что Бабель самим своим происхождением был “обречён” на поддержку революции.)

В связи с рассказом «Измена» задаётся вопрос: “Комичен или трагичен рассказ?” Комизм рассказа в несоответствии формы и содержания: в госпитале солдаты продолжают чувствовать и вести себя как на передовой. Но это внешне. Внутренне же рассказ глубоко трагичен. Как же искалечено сознание людей, если они совершенно потеряли способность вести себя в соответствии с ситуацией! Сознание людей отравлено войной, классовым, партийным подходом к людям, требованиями бдительности, поисками измены, так что самые обыденные, житейские ситуации они трактуют с точки зрения классового подхода. Они просто не могут жить в нормальном мире. Людям, отравленным войной, нет места вне её, и это страшно.

Этот рассказ опубликован в 1926 году, когда начинался процесс, достигший расцвета в 30-е годы. Не имея реального внутреннего врага, Сталин придумал его, считая необходимым утвердить свою власть путём репрессий. Постоянные маниакальные поиски врага, стремление в мирной жизни проводить военную тактику и политику - это стало официальной линией, население воспитывалось - одурманивалось - в этом духе, и опиралась власть в этом деле именно на таких людей, с навсегда искалеченными войной душами.

О собое место в разговоре о трагической действительности в рассказах Бабеля занимает рассказ «Соль». Задаётся вопрос: “В чём своеобразие конфликта в этом рассказе?” Важно показать высокую трагедийность этой незамысловатой истории, развивающейся по тем же законам, что и величайшие трагедии мировой литературы. Уместно вспомнить слова И.С. Тургенева: “Настоящие столкновения - те, в которых обе стороны до известной степени правы”. Правота женщины понятна ребятам, и они безоговорочно становятся на её сторону в возникшем конфликте. Поэтому учителю важно акцентировать правоту другой стороны - солдат, Балмашова. В рассказе разворачивается драма обманутого доверия. В душах загрубелых, ожесточённых людей вдруг неожиданно зазвучали иные, давно забытые нотки, они испытали нежность, заботу, бескорыстное желание помочь. Может быть, впервые и единственный раз во всём сборнике на конкретном примере раскрываются те великие и сокровенные цели, ради которых совершается революция, - забота о человеке, о слабом, о будущем, смене. Проявляется лучшее, что есть в людях, и оно оказывается обманутым. Это и заставляет Балмашова страдать - “сидеть без сна и скучать до последнего”. Потрясённый обманом, Балмашов не может жить: “Я захотел спрыгнуть с вагона и себя кончить или её кончить”. Убийство женщины в рассказе - не хладнокровная расправа, а единственный возможный для Балмашова способ восстановить, на его взгляд, пошатнувшийся мир. Ведь дело в том, что герой осмысляет этот мелкий эпизод на фоне жизни всей охваченной войной России (“И увидев эту невредимую женщину, и несказанную Расею вокруг неё, и крестьянские поля без колоса, и поруганных девиц, и товарищей, которые много ездют на фронт, но мало возвращаются…”), он видит здесь стремление уйти, “дезертировать” с того пути, которым идёт вся страна, остаться в стороне от судьбы народа, и это озлобляет его более всего. Здесь учитель имеет возможность выйти на важнейшую нравственную проблему соотнесённости пути человека и его страны (напрашивается сравнение ситуации рассказа с повестью В.Распутина «Живи и помни», изучающейся на уроках по современной литературе).

Рассказом «Соль» может начаться разговор об изображении конармейцев в сборнике. Можно рассказать ребятам о дискуссии на эту тему, возникшей в печати после публикации сборника. Командарм С.М. Будённый был так оскорблён дегероизацией своих воинов, что сменил шашку на перо и выступил в несвойственной ему роли литературного критика, обвиняя писателя в клевете и подмене “картин боевых действий изображением физиологических отправлений”. М.Горький заступился за писателя: на его взгляд, Бабель украсил своих героев “лучше, правдивее, чем Гоголь запорожцев”. Спрашиваю ребят, чья оценка кажется им более справедливой. Большинство не соглашается ни с той, ни с другой, считает, что писатель изобразил конармейцев не очерняя и не приукрашивая. При этом их первоначальные оценки характеров героев Бабеля проникнуты неприязнью и отвращением: грубая реальность, натуралистичность изображения заслоняют для неискушённых читателей высокие, героические стороны душ героев. Задача учителя - показать психологические контрасты бабелевских героев - людей, в которых уживается высокое и низкое, стихийные, анархические порывы и самоотверженная мужественность.

Особый интерес с этой точки зрения представляют герои рассказа «Эскадронный Трунов». У учеников вызывает возмущение поведение заглавного героя, тот самосуд, который он творит над пленными и когда пытается застрелить “барахольщика” Андрюшку. Нам дика его логика: убить пленного без суда и следствия - нормально, снять же с трупа одежду - преступление, достойное казни. Но надо совершить определённое усилие, чтобы понять его логику. Пленные хоть и поверженные, но враги, которые только что вели бой, где Трунов был тяжело ранен (“голова его была обмотана тряпкой, кровь стекала с неё, как дождь со скирды”), и озлобленность героя можно понять, так же как и возмущение мародёрством Андрюшки - моральным разложением, позорящим армию. И тут же он хладнокровно идёт на смерть, принимая неравный бой с вражескими самолётами, отвлекая внимание врага и спасая таким образом свой эскадрон. И перед этим он спокойно, деловито разувается, оставляя сапоги бойцам - зная, что погибнет, и спасая их от искушения уронить свою честь, сняв сапоги с мёртвого командира. Как эта трогательная забота о спокойной совести своих солдат контрастирует с жестокостью его предыдущего поведения! И Андрюшка Восьмилетов, только что чуть не убитый командиром, беспрекословно выполняет не приказ - просьбу Трунова не оставить его в смертный час, понимая, что идёт на гибель, но не пытаясь избежать этого.

Разговор о сборнике был бы неполным без анализа образа основного рассказчика - авторского “я”, Кирилла Лютова. Здесь возникает уже знакомая учащимся по «Разгрому» Фадеева проблема интеллигента на войне. Интересно, что многие ситуации этих двух произведений прямо перекликаются: приход Мечика в отряд - «Мой первый гусь», история с лошадью - «Аргамак», убийство Фролова - «Смерть Долгушова»… Различное решение одной проблемы у двух писателей даёт богатые возможности для анализа и сопоставлений.

Лютов, в отличие от Мечика, хочет войти в эту дикую, стихийную среду, стать там своим. То, что до конца это сделать не удаётся, заставляет его глубоко страдать. Но смириться с убийством, насилием, чтобы стать таким же, как все, он не в состоянии. “Сердце моё, обагрённое убийством, скрипело и текло”. “Летопись будничных злодеяний теснит меня неутомимо, как порок сердца”. Даже в бой он идёт с незаряженной винтовкой - настолько недопустима для него мысль об убийстве даже врага. Его товарищи совершенно справедливо воспринимают это как подлость и предательство, и в результате он “вымаливает у судьбы простейшее из умений - умение убить человека”. Стоит обратить внимание на оксюморонный смысл этой фразы: герой обращается к Богу (на истинный смысл эвфемизма “судьба” намекает глагол - “молятся”) с просьбой научить его смертному греху! Так обнажается абсурдность, противоестественность, преступность создаваемой войной морали. Возникает трагически неразрешимое противоречие: принять революцию, служить ей, осуществлять её - и сохранить чистыми руки и душу, незапятнанными нравственные принципы - невозможно. Впрямую эта проблема встаёт в рассказе «Смерть Долгушова», где нежелание героя убивать оборачивается чистоплюйством и слабодушием. Пощадивший человека герой - кошка, издевающаяся над мышью. Убийца же Афонька Бида - святой (“Обведённый нимбом заката, к нам скакал Афонька Бида”). Хладнокровие, с каким Афонька убивает Долгушова, контрастирует с внешне необъяснимой яростью к рассказчику, попыткой застрелить его. Предлагаю учащимся психологически объяснить поведение Афоньки. Ребята понимают, что вспышка Биды - нервный срыв, следствие неимоверного напряжения, которого стоило ему убийство товарища. Уклонившись от греха убийства, Лютов вынуждает другого взять этот грех на себя, и в этом его нравственное преступление, за которое его хочет покарать Афонька.

Относительность нравственных понятий на войне, распад норм традиционной морали - в этом самое страшное проклятие войне, которое мы слышим в сборнике рассказов Бабеля «Конармия», что выглядит особенно впечатляющим на фоне общего сочувственного изображения конармейцев. Благодаря этому произведение Бабеля представляется самым объективным, честным и беспристрастным изображением страшной и кровоточащей страницы нашей истории.